Казалось, что Ирина Александровна будет с нами всегда — будучи президентом Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, она ходила на работу, занималась своими проектами, выставками, "Декабрьскими вечерами". Просто невозможно было представить музейное дело без нее.
Я полтора года работала в Пушкинском, с ней бок о бок, в соседнем кабинете. А до этого я в тесном взаимодействии работала с ней над выставкой "Москва — Берлин. 1995". Ирина Александровна была невероятным двигателем проекта, проекта невероятного, потрясающего, который трудно сегодня представить как в Берлине, так и в Москве. Я видела ее в работе, видела, как общались и реагировали на нее немецкие коллеги, слушала ее блестящую речь на безукоризненном немецком на открытии этой выставки в Берлине. Помню непрекращающиеся аплодисменты, хотя в тот момент активно обсуждался вопрос о перемещенных ценностях, и в Германии были люди в мощной оппозиции к Ирине Александровне. Она всегда настаивала на том, что все перемещенные ценности должны остаться в России.
Я помню потрясающие выставки 1960–1970-х годов, тот поворот, который она произвела в выставочном деле. Помню, с каким трепетом я устраивалась на работу в Пушкинский музей. Мне казалось, что лучше и важнее места нет, и возможность работать с ней играла в моем выборе не последнюю роль. Я пришла в музей накануне столетия его основания, летом 1998 года, и на торжественном заседании в Итальянском дворике Ирина Александровна в шутку всех пригласила в это же пространство на ее столетний юбилей. На самом деле огромное число людей тогда отнеслось к этому абсолютно серьезно.
Ирина Александровна обладала невероятной смелостью — надо было быть очень решительным и креативным человеком, чтобы создавать проекты, которые она делала в 1960–1970-х годах. При ней Пушкинский музей встал в авангарде музейного дела в России, по крайней мере в отношении выставок: выставки из собраний величайших музеев мира, шедевры из собрания Метрополитен-музея, Лувра были тогда для нас недоступны, но она дала возможность их увидеть
Невозможно было в тот момент представить, что у тебя когда-нибудь будет возможность увидеть эти произведения искусства в Нью-Йорке, Париже или Лондоне, а их привезли в Москву и Ленинград.
Я хорошо помню, как она добивалась получения на выставку "Москва — Берлин" лучших вещей из зарубежных собраний, лучших работ Шагала и Макса Бэкмана, которые было очень трудно получить. И она не отступала ни на йоту! Она настаивала на триптихе Бэкмана "Аргонавты". Никакие аргументы, что это невозможно, не работали. В общем, в конце концов этот триптих оказался в стенах Пушкинского музея.
Нужно было обладать невероятной энергией, силой, возможностями, умением пользоваться административным ресурсом и, конечно же, смелостью и видением. И ее невероятная энергия была видна невооруженным глазом. Невзирая на разное отношение к ней зарубежных коллег в связи с жесткой позицией по перемещенным ценностям, они, конечно, все снимали шляпу перед ее деятельностью.
Не могу не вспомнить один из ее последних проектов к "Декабрьским вечерам" два года назад. Ирина Александровна сделала выставку, которая сравнивала западноевропейское и русское искусство второй половины XIX — начала XX века. Получился крайне интересный результат, который создал совершенно особую оптику. В 1972 году в Пушкинском музее прошла невероятная выставка портретов, где был применен тот же метод сопоставления. Это было ноу-хау Ирины Александровны в свое время, тогда никто так не делал.
На этой выставке рядом висели воздушный "Портрет актрисы Жанны Самари" Ренуара и "Девочка с персиками" Серова, и сравнение было не в пользу последней. Она казалась тяжелой, приземленной, а живопись Ренуара — гениально воздушной, трепетной, передающей характер, живость. При этом когда этот прием был применен сейчас, на выставке "Передвижники и импрессионисты. На пути в ХХ век" в конце 2017 — начале 2018 года, это сопоставление выявило качества и достоинства русского искусства.
Оно казалось многодельным по сравнению с французским, очень серьезным и при этом действительно с каким-то пристальным вниманием к цвету, мазку, вообще к художественной составляющей образа. Это был такой обратный эффект, заставивший изумиться в том числе и моих коллег из отдела второй половины XIX — начала XX века, которые очень активно работали над этой выставкой.
Это может звучать банально, но со смертью Ирины Александровны закончилась великая эпоха в отечественном музейном деле. Перевернута определенная страница. Это действительно завершение важной главы в истории музеев не только России, но и Европы
Я могу сейчас представить, какое количество телеграмм и соболезнований, в том числе международных, будет получать сегодня и в ближайшие дни Пушкинский музей.
Невозможно забыть не только выставки, но и концерты, организовывавшиеся в Пушкинском по инициативе Ирины Александровны. "Декабрьские вечера" в период моей молодости были главным музыкальным событием, и достать билетик на них было немыслимым счастьем. Я вспоминаю выступления Хиллиард-ансамбля, когда они пели не на сцене, а проходили по двум или трем проходам в Белом зале, концерт Святослава Рихтера в Итальянском дворике, как они играли с Олегом Каганом и Наталией Гутман. Это тоже был своего рода переворот, когда музыка стала составной частью работы музея. Сейчас это кажется таким естественным, но на самом деле "Т Фестиваль" и фестиваль Vivarte, которые проводятся у нас, — это все, конечно же, развитие той идеи, которая впервые была предложена Ириной Александровной и Святославом Рихтером и блестяще реализовывалась многие десятилетия в пространстве Пушкинского музея. В этом году фестиваль не проводится в привычном формате, впервые за его историю, и это очень символично. Была отменена и выставка. Невозможно не связывать это воедино.