Этой осенью в российский прокат выходит трагикомедия французского режиссера Франсуа Озона "Все прошло хорошо", премьера которого прошла на Каннском фестивале в июле. По сюжету Эммануэль в блистательном исполнении Софи Марсо торопится в больницу — у ее папы, 85-летнего Андре (Андре Дюссолье), случился инсульт. Он частично парализован и находится в критическом состоянии. Эммануэль готова ухаживать за отцом до конца, несмотря на его тяжелый характер, постоянные капризы и совместное непростое прошлое. Однако Андре плевать хотел на заботу дочери, он просит ее побыстрее покончить со страданиями и помочь ему уйти из жизни. К российской премьере картины Марсо рассказала ТАСС, почему редко снимается в кино, как относится к непростой теме фильма, и призналась, что не любит получать награды.
— Этот фильм можно назвать вашим возвращением в кино после долго перерыва. Почему вы так долго не снимались?
— Мне хотелось посвятить время самой себе и не растрачивать себя во время съемок фильмов, рекламы и так далее. Мне хотелось освободить свое расписание. Я бы не назвала это кризисом, скорее, мне хотелось оставаться открытой для возможностей и ни о чем не думать.
— Почему вы тогда выбрали именно этот проект для камбэка?
— Ну, такому сложно сопротивляться. В один прекрасный день ты просто читаешь что-то, что тебе нравится, и решаешь вернуться. Это было прекрасно и просто. Мое возвращение получилось естественным, я рада была вернуться в кино.
— Фильм поднимает непростые темы смерти, долга, отношений между родителями и детьми. Насколько сложно было психологически работать над этой картиной?
— Не сложнее, чем обычно. Книга, сценарий были очень простыми и прямолинейными. В них не было каких-то скрытых психологических мотивов, сложных для исполнения вещей. Нужно было только быть на одной волне с Франсуа, понимать, чего он хочет достичь, что он хочет этим сказать. И это всегда процесс: мы встречаемся в первый день, и до последнего съемочного дня мы обсуждаем сценарий, что это все значит, что мы от него хотим. В этом и есть вся изюминка создания фильма — это не какая-то константа, он постоянно меняется до того момента, пока мы его не закончим. В итоге получается такое чудовище Франкенштейна, которое ты создаешь из разных вещей.
— Фильм постоянно балансирует между комедией и драмой. Как вы сохраняли этот баланс, чтобы не скатиться в фарс или мелодраму?
— Здесь все зависит от режиссера и сценария, конечно. За комедийную часть отвечает герой Андре Дюссолье, который сыграл эгоцентричного, язвительного, харизматичного, неполиткорректного отца. И это прекрасно, это освобождает. Все-таки смерть — сложная тема, о которой мы не любим задумываться. Мы не думаем, как мы умрем. Вот вы подготовились к своей смерти?
— Как-то еще не довелось заняться этим вопросом.
— Да, я так и думала. И мне как раз нравится то, что фильм подталкивает тебя к этим мыслям и говорит об этом.
На протяжении последнего года мы только и делаем, что слышим о смерти, люди вдруг осознали, что они смертны. Этот фильм мне напоминает о том, что о смерти стоит иногда задумываться
У Эммануэль, по сути, нет выбора — помогать или нет своему отцу, потому что она изначально решила быть его партнером, другом, помощником, который пойдет до конца, несмотря ни на что. Это красиво, потому что отец и Эммануэль — совершенно разные, и это поднимает кучу проблем в их семье. Мне как актрисе ужасно интересны такие проекты, потому что они полны эмоций и противоречий.
— Когда вы читали сценарий, думали о том, как сами отреагировали бы на подобную просьбу?
— Я не думаю, что у Эммануэль есть выбор. Она уверена, что отец никогда не передумает. Все, что она может сделать, это оставить его одного, мол, решай все сам, тем более что у нее такие сложные отношения с отцом. В детстве она хотела убить его, и, как шутит ее сестра, теперь у нее появилась такая возможность, но она не может. Наоборот, может, как раз из-за такого циничного отца она стала очень эмпатичной. У моей героини есть реальный прототип, и все ее знакомые говорили мне, что она всегда была настоящим другом для всех.
— Фильм сам по себе неполитический, но вопросы, которые он поднимает, очень даже. У вас есть мнение по поводу этической стороны этого вопроса?
— Мне хотелось бы, чтобы оно у меня было. У меня всегда были домашние животные, и мой пес был очень болен. Он был уже старый. Мы ходили по врачам, и один раз врач просто сказал мне: "Софи, я не могу больше ничего сделать". Ну и я сказала — делайте, что должно. И когда его усыпляли, я почувствовала, что мой пес наконец-то успокоился, как будто его что-то отпустило. Тогда я подумала, как же ужасно, я пыталась все эти годы сохранить ему жизнь, а он так страдал. Я чувствовала, как его тело было напряжено от боли, а я малодушно не могла его усыпить, не могла себе этого позволить. Мне хотелось, чтобы он боролся за жизнь, и, когда он умер, я расстроилась, что не освободила его от боли раньше. И это очень сложная дилемма.
— Вот вы говорите, что фильм совсем не психологический, он не стремится анализировать. Но как снимать картину без психологии? Вы же должны в нее вложить какой-то определенный смысл.
— Мне кажется, зритель сам интерпретирует то, что происходит на экране. Потому что ситуация, в общем-то, ясна, и к ней не стоит добавлять слишком много анализа, слов, эмоций. Это не в стиле Озона, и это его фильм — довольно сухой и прямолинейный. При этом он держит вас в напряжении и дает вам возможность пережить этот опыт самим. Во время репетиций я пыталась быть более психологичной, предлагала ему какие-то интерпретации, и он просто это игнорировал. При этом когда ты на площадке, тебе нужно держать эти аспекты в голове, но не говорить о них. Этого достаточно.
— Вы представили этот фильм на Каннском фестивале. Вам важно было что-то выиграть?
— Нет.
Если совсем честно, мне хотелось остаться без наград, иначе мне пришлось бы возвращаться, готовить речь, искать платье. Это мило, конечно, но мне не очень бы хотелось это делать. Все-таки это бизнес, это прекрасно для фильма, потому что таким образом он привлекает к себе внимание. Но я ужасная эгоистка, меня не волнуют призы, и мне хочется быть дома подальше от всего этого
— Фильм "Бум", сделавший ваш знаменитой, вышел 40 лет назад. Как думаете, он все еще актуален для молодого поколения?
— Я боюсь, что да (смеется), и это удивительно. Я иногда встречаю девятилетних девочек, они смотрят на меня большими глазами и думают: и эта мадам та девочка из фильма? Для них это, должно быть, очень странно, потому что в фильме мне 13.
— Но получается, что они все-таки узнают вас.
— Ой, нет, это мамы им говорят: "Эта та девочка из "Бума". И это прекрасно, все-таки нужна какая-то связь между поколениями.
— Как думаете, молодым звездам сейчас тяжелее или проще, чем вам 40 лет назад?
— Я очень им сочувствую. Это очень тяжело. Конечно, все зависит от твоего окружения, насколько ты трезво смотришь на жизнь, но это очень жесткая среда. И я очень бы не хотела быть знаменитым подростком в наше время, потому что ты вообще не защищен. Когда ко мне пришла известность, я научилась быть самостоятельной, и я не думаю, что сейчас бы этот трюк сработал.
— Многие в киноиндустрии жалуются, что сейчас все заинтересованы только в больших фильмах, блокбастерах, а на небольшие проекты не остается ни времени, ни денег. Чувствуете ли вы на себе эти изменения?
— Мне кажется, искусство будет всегда. Действительно, в наши дни все превратилось в индустрию, в том числе и кино. Это похоже на тривиальное потребление. Но при этом мы живем в эру технологий, так что на культуру остается не так много места. И если проследить по истории, когда технологии на подъеме, культуре приходится нелегко. При этом все-таки в обществе всегда есть люди, которые думают иначе, такие белые вороны. Их можно увидеть и на фестивалях, в частности. Даже блокбастеры вдохновляются нишевой культурой, тем, что было до них, и без небольших проектов не будет и блокбастеров. Художники будут всегда.
Беседовала Тома Ходова