"Дом друзей" помогает бездомным и людям в сложных жизненных ситуациях, у него есть разные программы — от помощи продуктами и уличной медицины до приютов и юридической поддержки. За месяц через фонд проходит в общей сложности больше тысячи человек. О том, как удалось выстроить помощь в новых условиях, — в нашем интервью.
"Паника возникает, когда есть время для раздумий"
— Вы рассказывали, что прошлой весной у вас в один день "отвалилось" несколько спонсоров. Какой поддержки вы тогда лишились?
— Мы лишились около миллиона рублей в месяц. На эти деньги работал наш приют "Две жизни", в котором жили люди старше 70 лет. Одинокие, несчастные, брошенные. У нас там был персонал и полный пансион. Тогда я подсчитала, что если его закрыть, то порядка десяти человек уйдут "в никуда".
Нового спонсора мы не нашли, протянули до сентября, и я даже брала кредит на себя, чтобы закрыть обязательства. Но важно было успеть "дотянуть" социальные истории — кому-то сделать документы, потому что у него был только паспорт гражданина Советского Союза, кому-то оформить пенсию, кого-то определить в пансионат ветеранов труда. В итоге кто смог, пошел жить в хостел, кто-то ушел из жизни по естественным причинам, кто-то оказался в паллиативном отделении больницы, кто-то в доме престарелых, в дружественных приютах. Два человека устроились жить в семью — к людям, у которых фермы в Подмосковье, на правах "домашнего дедушки". Тех, кто в большей степени нуждался в опеке, я забрала в наш реабилитационный центр для бездомных "Убежище".
Но этот приют — единственная наша глобальная потеря. Мы выиграли несколько грантов — на самые большие, затратные проекты. Как раз на "Убежище" в том числе. Здесь есть существенное софинансирование партнеров, но наличие гранта дает устойчивость.
— Тогда, год назад, я видела в благотворительной сфере панические настроения…
— Да, наш сектор был в полной панике. Прежде всего потому, что крупные фонды получали много денег и ресурсов из-за рубежа. А у нашей организации таких спонсоров никогда не было. Хотя доходы действительно упали: ушли крупные жертвователи, снизились пожертвования граждан, условно говоря, там, где было 300 тыс. рублей, стало 30 тыс.
Но мне кажется, паника возникает там, где есть много времени для раздумий. А мы понимали, что сейчас хлынут люди, которым будет нужна срочная помощь, элементарная: вода, трусы, спички, лапша быстрого приготовления…
— Вы имеете в виду, что стали помогать беженцам?
— Любая экстренная ситуация заставляет посмотреть на свою деятельность под другим углом, "прокачать" другие свои стороны. Но мы как раз решили, что всю работу переключать на помощь беженцам мы не будем. Потому что у нас есть свои подопечные, и они ровно так же нуждаются в помощи, мы не можем их бросить и переключиться. И мы приняли решение, что мы будем работать только на отправку "гуманитарки". У нас были волонтеры в Ростове-на-Дону, в Таганроге, проверенные товарищи в Донбассе, с которыми я работала с 2014 года. Они помогали выстроить логистику: мы отправляли большую партию гуманитарной помощи, а оттуда ее развозили в Донецк, Луганск, Макеевку, Мариуполь — куда можно было добраться. Нам помогала транспортная компания: например, идет машина с грузом на 20 т, и 2 т они готовы от нас забрать. И это нам ничего не стоило. Но бывало, что отправляли машину целиком — тогда специально собирали деньги, чтобы ее оплатить.
— А "гуманитарку" приносили люди?
— Да, мы ее принимали без выходных, с девяти утра до девяти вечера, половину кабинетов в административной части под это отдали. Нужно было сортировать — потому что когда идут такие сборы, люди часто пытаются отдать то, что им не нужно, думая, что они делают доброе дело. А у нас были жесткие параметры — нам говорили, что конкретно надо и каких размеров.
Наши волонтеры помогали вывезти пожилых людей, которых были готовы забрать в Россию дети и внуки. Покупали билеты людям, которые из Москвы или Ростова уезжали вглубь страны, помогали с документами, с лечением. Люди приезжали в тяжелом психоэмоциональном состоянии, и даже если не было ранений, все равно в какой-то момент организм давал сбой.
Еще врач, который с нами работал, уехал в Донецк — он сам оттуда. Теперь он наши "руки" там, он помогает пожилым людям, которые остались одни. Они никуда не уедут, хотя среди них есть те, кого взяли бы родственники. Но там их дом родной, родная земля, они не хотят уезжать. Они нуждаются в помощи, и он этим занимается.
— А в вашем приюте беженцы живут?
— Есть несколько историй, когда люди приехали к родственникам, месяц-два пожили — и начались конфликты. Они просились к нам, но оставались ненадолго — потом уезжали в другие города.
Надолго осталась Валентина Алексеевна, она получила паспорт, ждем оформления пенсии. Ей 71, но она из тех людей, которые, несмотря на возраст, действительно трудоспособны, — она у нас занимается уборкой. Хотя нам вроде особо не надо было, но придумали для нее такую деятельность, чтобы у человека были свои деньги — у нас тут живут на всем готовом, но хочется же зайти в магазин, купить себе хотя бы шоколадку, яблоко, шарфик или кофточку. Это важно. Еще из беженцев живут Татьяна и ее мама Галина Федоровна, Татьяна недавно стала работать у нас администратором.
— Что знаете о тех, кто уехал вглубь страны и обустроился?
— Да все нормально, живут. Кто-то вернулся назад домой, в те места, где вроде стало потише. Люди, которые приезжают, — особенно пожилые — все равно приезжают с надеждой уехать обратно. Они там всю жизнь прожили, у них нет больше другого дома. Мы переписываемся, и я спрашиваю: "Ну что, слышала, стреляют?" — "Нет, сейчас летит мимо". — "Боитесь?" — "Да как-то уже привыкли". Вернулся домой человек — успокоился. Хоть там и стреляют.
"Люди ждали наших историй"
— Социальные сети давно стали инструментом для сбора средств. Как на вас повлияла их блокировка?
— У нас адресные сборы в Facebook (запрещен в России, принадлежит корпорации Meta, признанной в РФ экстремистской — прим. ТАСС) всегда закрывались моментально. Условно говоря, пришел человек голый и босый, с 46-м размером ноги — а это большой размер, у нас такого в запасниках нет. Пишем: к нам пришел Вася, обувь на нем разваливается, нужны для него кроссовки. И спустя час человек был полностью упакован: и обувь приносили, и денег жертвовали — "купите ему еще что-то". То же самое с билетами — мы покупаем билеты, когда в Москве человек остался на улице, а в родном городе ему есть где жить. Пишем: вот такая история, надо 10 тыс. на то, чтобы товарищ уехал. Это закрывалось буквально за 10–15 минут. Сейчас такие посты могут висеть неделями и набрать пару десятков лайков, но ты не получишь ни денег, ни кроссовок.
— Но не секрет, что многие все равно пользуются им через VPN…
— Но VPN то работает, то не работает, ты то не видишь публикаций, то вроде видишь, что тебя комментируют, а попасть туда не можешь… Вот эта история постоянного нахождения в соцсети — ее не стало. Я теперь захожу туда редко.
— А почему не работает такой способ — сказать подписчикам "я теперь в Telegram и во "ВКонтакте" и "увести" их за собой?
— Большинство людей, готовых помогать, все-таки сидят в Facebook. Какая-то часть публики перетекла во "ВКонтакте", но она все равно там не так активна, как была. И у меня не получается вести несколько соцсетей одновременно: мне скучно выкладывать везде один и тот же контент, а делать разный не хватает времени. Во "ВКонтакте" у нас развивается страница "Дома друзей". Но есть много людей, которые все-таки поддерживают персоналии, а не организации. То есть для них фандрайзером (человеком, занимающимся поиском средств — прим. ТАСС) выступала именно я. Люди ждали наших историй. Мне иногда говорили: "Странно, я вижу на фото зачуханного деда, если б шла мимо, сказала бы — фу, старик. А после твоего рассказа снова посмотрела на картинку и поняла — это человек, у которого за плечами есть определенный опыт. У него сложилось все не так, как хотелось бы, и надо, чтобы старость была хотя бы приличной". Это был элемент социального воздействия. И это сейчас потеряно.
— Какие проекты, кроме приюта для пожилых людей, вам пришлось закрыть или сократить?
— Мы перестали принимать новых людей в нашу программу "Рука помощи" — это оказание гуманитарной помощи, оплата медикаментов и медицинских услуг. Потому что значительно выросли цены. Например, у нас есть семья: два ребенка с инвалидностью — они старше 18, но неработоспособны, один лежачий, у другого ментальные нарушения. У отца был инфаркт, мать не может работать, потому что ухаживает за ними. Раньше помощь этой семье нам обходилась порядка 10 тыс. рублей в месяц. Теперь — в 20 тыс.: подорожали медикаменты, которые они по разным причинам не могут получить от государства, подорожало абсорбирующее белье — они его получают, но его не хватает, подорожала бытовая химия и специальное питание для лежачего больного.
Нам пришлось проредить ряды тех, кому мы оказывали поддержку. У кого-то изменились материальные возможности — люди стали больше зарабатывать, но по привычке приходили за благотворительной помощью. И теперь мы просим каждого, кто нам написал, пояснений — чем именно ему надо помочь. Потому что иногда говорят: "Нам нужна одежда, нужны медикаменты, нужно жилье, в общем, нужно все. Выбирайте сами, чем вы нам поможете". То есть позиция: я такой сирый, бедный и убогий, мне надо помочь. Это явно означает, что человек планирует питаться из разных благотворительных источников. Иногда мы говорим: чтобы попасть к нам на программу, вам надо предоставить документы. И на этом этапе люди "отваливаются" сами. Но помощь — это же не просто вы пришли, вам полные руки надавали и сказали "да ничего от вас не надо". У нас есть официальный приход, должен быть и официальный расход.
— А кому приходится отказывать?
— 90% тех, кто нам звонят, — беженцы. Мы сразу говорим, что не помогаем в Москве беженцам, и даем координаты организаций, специализирующихся на этой помощи. Еще есть звонки из регионов: "Я в Твери, можете мне прислать чего-нибудь / нужны волонтеры прибрать квартиру / помогите с оформлением документов". Тогда переключаем на местные НКО. Это не наша история — в любом городе сейчас есть благотворительные организации, которые могут этим заниматься.
— А были случаи, когда приходилось отказывать с болью? То есть и "история" ваша, и человек что-то пытается делать, чтобы помощь получить, а ресурсов нет.
— Да, пожилые люди и лежачие больные. Это моя самая большая боль. У нас в реабилитационном центре для бездомных есть такие люди, но мы решили, что их будет максимум пять, потому что тут другая программа. Плюс такому человеку нужно нижнее место на кровати, а это дефицит.
Мы можем взять такого человека, если это история с ясным финалом. Например: гражданин Белоруссии, документы у него утеряны, попал в больницу с поврежденным коленом. Как гражданин другой страны он имеет право получить только срочную медицинскую помощь — то есть его три дня там продержали, рану почистили и все. Он еще не пожилой, но дальше ему деваться некуда. Понятно, что мы его подлечим, поедем в посольство Белоруссии, оформим ему документы, купим билет и отправим домой, то есть перспектива есть. Это тот случай, когда человек действительно мог погибнуть, став еще одним бездомным в Москве.
— У вас есть программа уличной медицины и раздачи еды бездомным. Там что-то изменилось?
— Сначала, когда начался поток беженцев, на улице появилось много людей. Так же было в пандемию — по +30% каждую неделю. Затем устаканилось, и сейчас приходит примерно одно и то же количество людей. Помощь подорожала несущественно — у нас остались партнеры, которые помогают с перевязочными средствами.
"Хотим вам дать продукты, но только не для беженцев"
— В прошлом году было впечатление, что люди готовы помогать в основном беженцам. Как будто есть одна горячая тема, а про остальных забыли. Замечали такое?
— Да, это было очень ярко. Говорили: мы вам пришлем, но это только для беженцев. Я-то точно понимала, что рано или поздно это закончится, потому что длительные истории начинают вызывать у людей отторжение. Сейчас, если объявить сбор для беженцев, опять все будет завалено под самый потолок. Но как-то уже пришла компания, которая сказала: мы хотим вам дать продукты, но только не для беженцев.
— Потому что им и так много помогают.
— Да, то есть люди заметили, сколько помощи идет беженцам и сколько — всем остальным. Наши-то проблемы никуда не делись, люди "проблемные" все с нами остались.
Под Новый год мы делали акцию "Шапка Деда Мороза": собирали для бездомных наборы — шапка, носки, перчатки и трусы. Раздали больше 200 комплектов. Еще одна была акция — пожилые и люди с инвалидностью писали письма Деду Морозу. Кто-то просил обогреватель в комнату, кто-то акриловые краски, потому что он ходит на "Московское долголетие", махровый халат, конфеты, сгущенку… Мы все это собрали и раздали. Помню, один молодой человек с ДЦП просил машинку для бритья определенной фирмы. Мы привезли, он говорит: "А я в это не верил!" А другая дама заказала кастрюльку — и когда увидела эту бритву, поняла, что продешевила. Я говорю: "Так Деду Морозу надо же указывать точные параметры!"
И продукты мы перед Новым годом развозили — чтобы это были не только крупы, как обычно, а то, из чего можно сделать оливье. Я написала об этом в соцсетях, и вот тогда мы за два дня закрыли эти сборы. Так что мне кажется, в районе Нового года люди стали более активно откликаться на кого-то, кроме беженцев, такой поворот случился.
— Есть у вас новые проекты, которые все-таки запустились в прошедшем году — всему назло?
— Есть те, которые всему назло не закрылись! Ну вот как раз реабилитационный центр для бездомных открылся 24 февраля 2022 года. Квартира для сопровождаемого проживания у нас теперь есть. Еще мы запустили программу восстановления наших волонтеров и сотрудников. И организовали свою премию "За любовь к человечеству". Но, конечно, у нас планов было громадье, и многие накрылись медным тазом.
— И все-таки многим удалось помочь. Расскажите какую-нибудь счастливую историю из того, что было за этот год.
— Вот, пожалуйста, наш Денис. Он москвич, у него мама рано умерла, отец начал спиваться, Денис к нему "присоединился". Отец попал в дом престарелых, сам Денис то работал, то не работал, квартиры лишился, документы утеряны, здоровье становилось все хуже и хуже. В результате он попал в подмосковный приют в жутком состоянии, практически передвигаться не мог. Мы в этот приют ездим с медицинской помощью, и я видела, что ему раз за разом хуже и хуже. Я говорю — отдайте мне его, в реабилитационный центр для бездомных. Когда забирала, думала, что, скорее всего, ему нужна уже только паллиативная помощь.
Уже у нас ему стало хуже, и его удалось положить в больницу, хотя документы еще не восстановили. И там попался очень грамотный, толковый врач, который задался целью человека спасти. Денис выписался, мы получили все документы, прикрепили его к поликлинике, обеспечили медикаментами, вернули к нормальному образу жизни — вовремя лечь спать, вовремя встать, лечебная физкультура… И человек стал постепенно восстанавливаться.
Когда он начал приходить в норму, нужно было найти ему занятие. Я предложила учиться готовить. Он говорил: "Я не могу варить этот рис, он у меня пригорает, прилипает, как варят эту кашу!" А сейчас он у нас практически шеф-повар, такие щи-борщи готовит! Теперь он живет у нас в квартире сопровождаемого проживания и иногда подменяет администратора или идет с кем-то из подопечных в поликлинику. По специальности он учитель физкультуры, и этим, конечно, по состоянию здоровья уже заниматься не сможет — и вообще физическим трудом. Но он ищет подработку.