Мировая премьера военной драмы "Воздух" российского режиссера Алексея Германа — младшего прошла в рамках конкурсной программы Токийского международного кинофестиваля. В интервью ТАСС режиссер рассказал о том, почему снял именно такую картину, как, по его мнению, необходимо снимать фильмы о войне и у кого должен учиться российский кинематограф.
— Если честно, мы очень удивились, когда узнали, что картина российского режиссера будет представлена на Токийском международном кинофестивале в этом году, принимая во внимание геополитическую ситуацию в мире последние полтора года. Не могли бы вы, пожалуйста, рассказать, в какой атмосфере проходили ваши контакты с организаторами фестиваля, какой был тон общения?
— Во-первых, не совсем я вел этот диалог — его вели продюсеры фильма. Фильм пришел на фестиваль, его посмотрела комиссия. Сказала, что им фильм очень нравится, что он прекрасный, замечательный, — написали много теплых слов. И спросили — согласны ли вы участвовать в фестивале? Мы сказали, что согласны.
Потому что, во-первых, хороший фестиваль. Во-вторых, нам всем было интересно побывать в Японии, где никто из нас не был никогда. В-третьих, я считаю, что в нынешней ситуации это довольно большое достижение для русской картины. И конечно, мы согласились, написали ответное письмо. Дальше некоторое время мы ждали, когда будет пресс-конференция. Но обычно на фестивалях ты должен согласиться в письменной форме, а потом уже объявляют, когда большая пресс-конференция. Ну вот так было.
— При просмотре вашего фильма на премьере, который мне лично очень понравился, меня несколько раз посещала мысль. Если бы подобную картину о событиях Второй мировой войны, основанную на — в целом — вымышленной истории и где главную роль играют женщины, сняли бы на Западе, то, скорее всего, мы бы услышали много снисходительных, критических высказываний о том, что Запад продвигает "повесточку". Почему для вас было важным, чтобы эта история была именно про роль женщин и девушек в той войне?
— В принципе мы живем в довольно сложном мире, где очень много сумасшедших, и они распространились везде в мире. И вот эта вот, так сказать, интернет-истерия захватила огромное количество людей, интернет-вранье в том числе. Поэтому я не знаю, как бы там обсуждали "повесточку". У нас же были хорошие военные фильмы про женщин, допустим "...А зори здесь тихие". Тогда же, в общем, не было, так сказать, таких дискуссий про "повесточку".
— Время другое было.
— Да, ну время другое… Мне предложил один человек этот проект. Я некоторое время думал, очень мучился и не понимал, соглашусь я или не соглашусь. Потому что, во-первых, мне надо было поместить себя, чтобы это было эмоционально, чтобы я сопереживал, зритель сопереживал и чтобы это было, так сказать, во мне. Не просто отзывалось, но чтобы я потратил годы жизни и свято верил в то, что я делаю. Потому что иначе ничего никогда не получается, иначе это ерунда. Это было первая история.
А вторая история была в том, что я не знал, и не только я... Была Елена Киселева, соавтор сценария, с которой мы изначально все это начинали, и я не знал, как снимать самолеты, я не понимал технологически, я не понимал как бы степень того, как их показывать, мне нужен был прием. Потому что, ну вы понимаете, да, что бюджет этого фильма кратно меньше, чем бюджет схожего китайского или американского фильма. Если мы говорим про американский, то это в 20 раз, допустим. Фильм снимался, останавливался на ковиде, было много разных сложностей погодных, у нас не Лос-Анджелес, где всегда чистое небо и можно там легко снимать. У нас там и аварийные посадки, туман и так далее, и так далее.
Я это все в определенной степени предвидел и не понимал, как выдумать художественный способ и технологический. И вот когда появилось какое-то и одно понимание, и второе понимание, я сказал: "Да, давайте попробуем, но только если получится сценарий". Вот поэтому, так сказать, у меня было много сомнений, получится ли справиться или нет. Немаловажной задачей было сделать фильм, который смотрится достойно, фотореалистично и не так, как некоторые наши фильмы, где довольно плохая, убогая графика и они там что-то пыжатся-пыжатся, а все это смотрится смешно. При радикально меньших финансовых возможностях, чем у, так сказать, конкурентов из других стран.
— Заостряя как раз внимание на том, что вы сказали, что для вас было очень важным "вложить себя" в этот фильм. Вот что лично мне больше всего бросилось в глаза на премьере — в вашем фильме, в отличие от некоторых современных отечественных картин на ту же тематику, нет ни героизации, ни романтизации как таковой войны. Нет пошлости и такого легкого и поверхностного отношения. В вашем фильме война показана очень страшной. Чудовищно страшной, какой она и является, беспощадной. Смотря ваш фильм, буквально каждую сцену думаешь: "Лишь бы такого никогда не повторилось". Именно в этом заключалось ваше личное отношение, именно это вы вложили в картину?
— Нет… Ну то есть это и да, и нет. Смотрите, во-первых, ничего уж такого страшного там нет. В истории советского кино были фильмы гораздо страшнее, например "Иди и смотри" (1985). В истории американского кино тоже. Просто мы в последнее время… У нас много фильмов появилось, которые такие глянцево-пластиковые, где приезжают люди, довольно быстро побеждают, довольно быстро, так сказать, все у них хорошо. И в этом нет ни подвига, ни преодоления, ни вызова, ни борьбы с собой, ни смелости. В этом есть какая-то такая абстракция, где вот некое количество актеров с загаром и актрис с… как называется, когда губы надули…
— С ботоксом…
— С ботоксом, значит, и с идеально белыми зубами изображают бойцов РККА 1942 года, к примеру. Этого не хотелось изначально. Это первое. Второе. Вот смотрите, мы живем в новой реальности, мы видим конфликты все, к сожалению, которые происходят по всему миру. Мы видим фактически онлайн, мы видим в Telegram, мы видим в YouTube, мы видим везде. И само восприятие войны сейчас — мы о ней знаем больше, чем 20, 30, 40 лет назад, да? Потому что все смотрят вот эти ролики, зачастую трагические абсолютно. Поэтому мне кажется, что время такой "напомаженной" войны уходит. Это два, это было понятно изначально, сразу, мы хотели какую-то фотореалистичность. Третье — мы хотели сделать фильм, чтобы люди сопереживали, а для того, чтобы люди сопереживали, человек должен погрузиться в эту реальность. Ты должен сопереживать, соощущать для того, чтобы ты верил в то, что происходит. Чтобы не было этой стены между зрителем и между происходящими событиями. На мой взгляд. Потому что мне было важно сказать, как пришли эти девочки молодые, как они учились летать, учились воевать, какие испытания они преодолевали и как они стали, собственно говоря, пилотами, летчиками, асами.
Поэтому мы старались все делать по-настоящему, насколько это возможно. Когда мы снимали сцены бомбардировок, у нас очень низко проходили Як-52, которые мы потом дорабатывали компьютером. Чтобы не было вот этой ерунды, знаете, когда артисты находятся на съемочной площадке и им говорят: вот здесь будет самолет, он будет очень страшный и так далее. Самолеты проходили низко, у нас были там аварийные посадки, пробития крыльев и так далее. Ну я вам так скажу: нравится нам это или нет, но это магистральный путь развития кинематографа. Кинематограф старается сейчас быть ближе, в контакте со зрителем. Это нормально, это естественно, во всем мире он такой.
— Очень много хочется всего спросить по сюжету и по конкретным сценам, но это будет спойлером, поэтому спрошу максимально обтекаемо и аккуратно, чтобы не испортить нашим читателям предстоящее впечатление. В фильме очень много морально тяжелых сцен. Очень много тяжелых поворотов сюжета. И на одной особенно тяжелой сцене я подумал — неужели нельзя было вот вывернуть ее в сторону с положительным завершением, чтобы хоть немного оставить у людей веры в хорошее и светлое, что все будет хорошо?
— Ну, смотрите. Финал светлый? Светлый, в общем, по большому счету. При неких сложностях, но в общем насколько он возможный не в постановочном, не мультипликационном фильме.
— Ну в целом же мы знали, что будет светлый финал, потому что мы знаем, чем закончится война…
— Для меня было важно, что вот будет сидеть большой зал. Иногда на фестивалях выходят из зала, иногда не выходят, но я в Токио первый раз, я не знаю. Я следил за залом и я увидел, что за все время из довольно большого зала вышло два человека, да и то один куда-то явно по своим делам опаздывал. Значит, это работает, значит, есть действие, значит, ты сопереживаешь, значит, ты не ожидаешь, понимаете. Значит, на тебя это как-то эмоционально действует. То есть драматургическая оправданность в этом есть. В разных неожиданных сюжетных линиях, с одной стороны.
С другой стороны, а как вы хотите снять про блокаду? А как вы хотите снять про Сталинград? А как вы хотите снять про партизанские отряды? Как вы хотите снять? Как вы хотите, так сказать, изобразить условную ту же блокаду? Как у нас часто в сериалах изображают — с таким синим цветом, откормленные розовые люди с искусственным снегом в плохо зафактуренной теплой одежде изображают трагедию? Нам, нравится это или не нравится, надо учиться у советского кино, которое мы забыли и которое было лучше. И нам надо в том числе учиться, так сказать, и у американцев. Посмотрите "Список Шиндлера", понимаете. "Список Шиндлера" — это разговор не только на контекстуальном, но и на эмоциональном уровне. Да, тебе тяжело, да, тебе страшно, но ты смотришь, потому что ты должен в это окунуться.
Поэтому мне кажется, что это для фильма оправданно, потому что есть множество других фильмов, где... А потом, смотрите. Мы сейчас все очень эмоционально… Любой человек — ну в нашей стране точно — неважно, где он живет, в Ярославле, во Владивостоке, в Ленинграде, в Москве... Мы все вовлечены в перерождающийся мир. Мы все видим, какие конфликты происходят. Мы все знаем, что война есть война. Поэтому, мне кажется, сейчас надо говорить честно, надо показывать то, как оно было, понимаете. Не зря же у нас ветераны говорили: "Лишь бы не было войны". Не зря же.
— Пожалуй, именно это и бросается сильнее всего в глаза. Когда идешь на современное российское кино о войне, на фоне снятого в последние годы не ожидаешь увидеть того, что мы увидели в вашем фильме. Это и шокирует. Не в плохом смысле. Я уверен, что в январе многие будут шокированы, когда в России пройдет премьера.
— Значит, они будут шокированы. Ну я же не российское кино, понимаете, я же не виноват.
Я вообще часто не понимаю, как делается 80–90% российских фильмов. Я не понимаю, мне кажется это очень странным
Кто-то будет шокирован, а кто-то будет не шокирован, а кто-то будет подходить и говорить спасибо. Это такая реальность. О войне надо снимать не пародии, не комиксы… Ну комиксы о войне, наверное, тоже нужны, не знаю, я не очень люблю комиксы… А надо снимать то, где есть душа, сопереживание и какая-то честность.
— Несколько лет назад, я прочитал в одном вашем интервью, вы говорили, что периодически смотрите видеобзоры Евгения Баженова (Bad Comedian).
— Да, смотрю.
— Я уверен, что ваш новый фильм в его обзор точно не попадет, но в целом как вы относитесь к критике, в том числе в интернете?
— Вы знаете, я отношусь нормально, если она нормальная. Есть человек, с которым я могу согласиться, могу не согласиться. Но если критика уважительная и разумная. Если это сведение каких-то счетов, что часто бывает, или просто малообразованный человек несет глупости, я отношусь отрицательно. Мне это не нравится, меня это задевает. Потому что бывает, что ты в чудовищных условиях что-то там делаешь, тебе тяжело, ты преодолеваешь, а тут человек, не разобравшись, пишет, ну, то, что тебе кажется несправедливым, неверным и так далее. Поэтому по-разному отношусь к критике, зависит от критики. Есть критики, которые говорят разумно и аргументированно, есть критики, которые решают свои внутренние проблемы. Есть критики, которые тебя просто за бабки подставляют, что тоже бывает.
— Когда-нибудь отвечали на комментарии в интернете?
— Конечно, отвечал, почитайте, после этого там истерики начинались. (Смеется.)
— Мировая премьера картины прошла в Японии. В январе будет премьера в России. А в каких еще странах планируется показ "Воздуха"?
— Посмотрим. Только-только показали фильм. Как там пойдет… Он будет, но вы же понимаете, что сейчас отношения с русским кино в некотором количестве стран не очень простые. Посмотрим, думаю, что будет понятно через месяца два.
— Какие творческие планы? Есть в голове какой-то следующий проект?
— Мы думаем сейчас, думаем, разговариваем. Мы понимаем, скорее всего, но пока не очень хочу говорить.
— Ну какой жанр? Трагедия, драма опять или что-то более легкое?
— Байопик, исторический байопик, скажем так.
— Какой исторический период? Не про кого, а какой исторический период?
— Первая половина того века, предыдущего. (Улыбается.)