Денис Мацуев: всех порвем!

Сегодня, 11 июня, исполняется 50 лет народному артисту России, лауреату Государственной премии, пианисту Денису Мацуеву. Чтобы записать это интервью, подвести промежуточные итоги и поговорить о планах на будущее, руководитель спецпроекта ТАСС "Первые лица" Андрей Ванденко отправился на гастроли вслед за музыкантом. Старость его, Дениса Леонидовича, дома не застанет. Да и о какой старости речь в полвека от роду? Вторая молодость!

— Интервью к юбилеям — их еще называют "датскими" — жанр особый. Об именинниках, как о покойниках, принято говорить хорошо или ничего. Но, кажется, это не ваш случай, Денис. Будем о грустном?

— Вы о папе?

— О нем. Леонида Викторовича не стало в самом конце зимы. Вы написали короткий пост в соцсетях и, кажется, больше не комментировали случившееся. Хочу, чтобы рассказали об отце.

— Могу утверждать: минувшее 26 февраля — самый страшный день моей жизни. Не преувеличиваю. И от этого факта никуда теперь не уйти. Папа ни с кем не сравним. Главный человек для меня. Хотя все продолжалось долго, он серьезно болел, собрал букет разных болячек, не стану, естественно, их перечислять, но такое чувство, что все произошло вдруг, внезапно. Я был в Объединенных Арабских Эмиратах, отыграл концерт в Абу-Даби, приземлился в московском аэропорту, включил телефон, и тут же позвонила мама. Сказала одну фразу: "Денис, папа умер…"

А дальше — пустота, ужас, шок. До сих пор ничего не понимаю. В последние месяцы, впрочем, как и раньше, очень много времени провожу в поездках, и кажется: вот вернусь с гастролей, а папа дома. Ждет меня с мамой. Понимаю, что обманываю сам себя, знаю, ничего этого не будет, никогда не увижу папу, но хочу верить в чудо.

Ему было 78 лет. По нынешним временам не возраст. Внутри я сознавал, что сделал все возможное и даже больше, что болезнь не победить и когда-то неизбежное произойдет, но смириться не в силах… Мне очень не хватает папы. Даже не знаю, с чем сравнить. Не могу говорить о нем в прошедшем времени. Каждый день с ним общаюсь. Реально каждый! И речь не о мистике, не о том, есть ли жизнь после смерти…

Не припомню случая, чтобы спустя какое-то время мог подойти к папе и торжествующе сказать: "Видишь, произошло, как я и говорил!" Не было такого ни разу. Обычно я, смирив гордыню, признавал ошибку.

Папа сделал для меня в жизни все. Когда-то уже рассказывал вам, как в 1991 году, наплевав на собственную карьеру в родном Иркутске, где он был активно вовлечен в музыкально-театральную жизнь города, папа приехал со мной в Москву и пошел работать концертмейстером в районный Дом пионеров на Тухачевского.

Все ради того, чтобы я мог учиться в ЦМШ при консерватории. Первый год мама оставалась с бабушкой в Сибири и папа сам тянул весь быт. Готовил завтраки, обеды и ужины, ну и, конечно, занимался со мной на мамином пианино "Тюмень", которое мы привезли в съемную однокомнатную квартиру на проспекте Маршала Жукова, дом 13.

Именно там я разучил большинство произведений, которые исполнял в девяностые годы. Порой, правда, классический репертуар дополнялся вальсом "На семи ветрах". Его просил сыграть сосед Валера. Сильно пьющий, но очень душевный. Выпивал и засыпал. Так и жили: с одной стороны — лифт, с другой — тихий алкоголик.

Папа всегда был рядом. Что называется, до последнего. Его подкосил ковид, а прежде сопровождал меня во всех поездках, присутствовал на каждой репетиции и концерте, раз десять, наверное, облетев земной шар. Мама тоже ездила со мной, но реже. После выступлений у нас было обязательное обсуждение. Наслушавшись оваций и криков "браво", я выходил из зала расслабленным, умиротворенным и… попадал за кулисами под жесткую папину критику.

— По делу?

— Сто процентов! Всегда говорил нужные и правильные вещи. Папа знал меня как облупленного, я был вылеплен им с раннего детства. Поэтому и не жалел, мог крепко наподдать. Не только ради профилактики. Он видел мой потенциал и требовал по максимуму. Разборки у нас случались страшные!

— Характером вы в отца или маму?

— От обоих взял какие-то черты, хотя папа все же поспокойнее. Но когда приходил в ярость, становилось страшно. И навыками психолога папа хорошо владел. Знал, как мотивировать на работу, аккуратно наставлял на путь истинный. Представьте картину — мне нужно заниматься, а под окнами квартиры стоит моя футбольная команда (это еще в Иркутске было) и хором орет: "Диня, выходи, хватит за пианино сидеть!" Я же был старостой двора, капитаном…

Папа понимал, что меня тянет на улицу, и не заставлял три часа долбить гаммы. Сам садился за инструмент и начинал играть тот фрагмент, который надо выучить. И я понимал, что не могу встать и уйти. Мы делали все за 15–20 минут, этого мне хватало, и я бежал к пацанам. У папы не было учеников, я единственный. Поэтому и говорю: он — главный мой педагог, несмотря на букет потрясающих учителей, с которыми я работал. Те доводили шлифовку до блеска, делали последние мазки, прежде чем выпустить меня на большую сцену.

— Как-то рассказывали мне, что у вас заочное соревнование с Валерием Гергиевым, кто чаще выступит. На тот момент вы дали 264 концерта за год.

— В этом смысле ничего не изменилось. Количество не уменьшается, лишь растет. В прошлом году у меня было 286 концертов. Но рекорд — не самоцель. Я должен играть, мне это физически и морально необходимо. Не люблю громкие слова, однако по-другому не скажешь: сцена — место, где не только черпаю силы и энергию, но и могу отвлечься от безумия, творящегося вокруг, в любой точке Земли. Музыка спасает, она — главный мой терапевт. Это счастливо совпало с профессией. Юрий Темирканов говорил: "Денис, нам с тобой крупно повезло, занимаемся любимым делом, да еще и деньги за это получаем".

Постоянно стараюсь учить что-то новое и всегда сверяюсь с папой, мысленно прошу оценить. Мне ведь нужно с кем-то советоваться, по сути, я остался один. Да, есть мама, выслушиваю ее советы, но она никогда не занималась со мной музыкой, а с папой я бесконечно говорю. И не только по музыкальным вопросам. И буквально слышу, что он отвечает. Вот вчера играл Пятый концерт Бетховена и знаю, что он сказал бы мне за вторую часть. Врезал бы по полной! "Где звук? В зале ничего не было слышно! Что за попса? Пальцы никакие, левая рука вялая!"

— Так он обычно вас и встречал?

— Даже жестче. И я согласен с оценкой. Поэтому работаю, работаю, работаю… Погрузился в еще более сумасшедший ритм разучивания новых произведений. Каждый день играю. Повторяю, только это спасает.

— Паузу после смерти Леонида Викторовича не брали?

— 27 февраля, на следующий день, был мой концерт с Владимиром Спиваковым на фестивале в Перми. Звонили все — и Владимир Теодорович, и Галина Кокоулина, директор местной филармонии. В один голос твердили: надо отменять. Естественно, я сказал: нет. Концерт — святое. Папа всегда говорил: что бы ни произошло, ты обязан выйти на сцену и сыграть. Если, конечно, температура не под сорок. Хотя я и этим промышлял. Как правило, после выступления все приходило в норму. Но с этим шутки плохи, можно сердце посадить. Лучше не рисковать.

Читайте также

Владимир Спиваков: ноты — это закодированные эмоции людей

Однажды загремел в больницу с воспалением легких, впервые в жизни отменив концерты на три недели. Точнее, перенес их. Официально объявил публике, что по причине болезни солиста выступления состоятся в другие даты, но все билеты действительны. И с папой попрощался после фестиваля в Перми. Пока не дал те четыре концерта, его не хоронили. А на следующий день мы с Валерием Гергиевым играли в Зале Чайковского Второй фортепианный концерт Сергея Прокофьева.

Смерть близкого человека — это кошмар. Тут и говорить не о чем. Но в то время во мне проснулась неимоверная внутренняя сила. Может, из-за шока, потрясения. Появилась невероятная страсть к тому, чтобы еще быстрее делать что-то новое. Сейчас я с головой погрузился в Пятый концерт Бетховена. Папа не услышал его в моем исполнении, к сожалению.

Это последний из концертов Бетховена, который я не играл, но пробовать мы начали много лет назад. Такое произведение нельзя взять штурмом, с наскока. Дескать, выучил текст, вышел и сыграл. Дорасти надо. Ноты я могу запомнить за пять-шесть дней. Но это не все. Сложно объяснить словами, ты сам должен почувствовать, что, как говорил Рихтер, вода закипает.

Никогда не вынес бы музыку на публику, если полностью не готов. Не только в знании текста, но и в содержательном смысле. Важен цельный образ.

— Вы и к Четвертому концерту Рахманинова не сразу подобрались.

— Да, он не доходил до меня. Казалось бы, один из наиболее технически несложных концертов Сергея Васильевича, не Второй или Третий — не такая глыба. Он более аристократический, что ли… Это уже американский период Рахманинова, есть и джазовое влияние, и невероятная глубина, где все внутри. Но главная линия — тоска по родине. Рахманинов предчувствовал трагедию, которую несла революция. Последней каплей перед эмиграцией стало то, что какой-то урод на глазах у Сергея Васильевича специально, демонстративно пристрелил в Ивановке его любимого пса... У Рахманинова, в отличие от других гениев, имена которых не буду называть, нет проходной, неудачной музыки. Любое произведение прекрасно, тем более написанное в эмиграции. Их было очень мало.

— Не устаете из вечера в вечер играть одно и то же, нет чувства пресыщения?

— Первый концерт Чайковского я точно исполнил не менее трехсот раз, может, даже четыреста. Эта музыка в какой-то момент даже заменяла российский гимн на Олимпиадах. С Валерием Гергиевым мы записали сокращенную версию по просьбе ОКР. На свой страх и риск я сделал монтаж великого концерта, по-моему, на минуту двадцать секунд. Понятно, это чушь, даже гениальная музыка Чайковского не заменит гимн нашей страны. Но таковы сегодня правила игры, а во всем мире знают, что Чайковский — это Россия… Что касается усталости от повторов произведений на концертах, такой музыкой невозможно наесться. Возникает обратный эффект: чем чаще исполняю, тем сильнее радость. Испытываю совершенно новое, свежее чувство. Особенно когда играю с большими дирижерами, которые могут подхватить волну.

Да, бывает сложно, когда едешь с оркестром в зарубежное турне и приходится за девять дней девять раз подряд играть, к примеру, Второй концерт Рахманинова. Города разные, люди в зале новые, но тот же оркестр и та же музыка. Зрителям, пришедшим сегодня, нет дела до твоего вчерашнего успеха, они не знают, в каком ты прилетел состоянии, сколько ночей не спал и часто ли прежде играл этот концерт. Подробности твоей биографии никого не касаются. Но ты обязан выйти, сделать все как в первый и последний раз для тех, кто пришел послушать творения великих композиторов. Это самое главное.

— Вы нарисовали идеальную картинку, а что на практике?

— Так и получается. Должна случиться химия, единение с залом, тогда все будет хорошо. Гениальная музыка не может тебе надоесть, а вот ты ей — запросто. Сейчас у меня начало нового романа с Бетховеном. Знаете, будто влюбился в девушку — и понесло. Готов высунуться из окна и орать от счастья на всю улицу. Попросту прет! Заметил: когда заканчивается концерт, невольно хочу играть немножко медленнее, чтобы продлить кайф. Так было со Вторым концертом Прокофьева, Третьим — Рахманинова, сейчас происходит с "Императором" Бетховена, которого исполняю практически каждый день. И это прекрасно! Когда пришла любовь, цветочно-букетный период перерастает в большую страсть. У меня сейчас этот момент с Пятым концертом.

— Логично предположить, что к прежним кумирам вы охладели.

— Уместнее другое сравнение. С остальными у меня тихая семейная жизнь. Скажем, с Рахманиновым мы братья навек. Или вот взять два концерта Брамса, которые я тоже очень много играл. Сейчас отложил их на время. У меня случается подобное. Это не значит, что надоели, но я понял: что-то произошло, надо пожить отдельно. Потом мы все равно сойдемся. Знаю это и специально, на свой страх и риск, ставлю на 5 октября концерт Брамса, поскольку хочу, чтобы наши отношения возобновились.

— Дату вы назвали точную или условную?

— Конечно, фактическую. Прекрасно помню, где и с чем буду выступать не только в октябре 2025-го. Могу рассказать вам расписание на следующий год и половину 2027-го.

— Теперь исключительно по Отечеству колесите?

— Нет, что вы! Но география изменилась, это правда. На смену европейскому пришли азиатско-юго-восточный и южноамериканский.

— И как вам там?

— Да какая, по сути, разница? Зал, рояль, публика — вот основное. Часто вспоминаю, как прилетал на свой фестиваль в Оренбургской области из Нью-Йорка… По календарю гастролей так получалось, что после Carnegie Hall я отправлялся на Урал. С тогдашним губернатором Юрием Бергом мы объездили 28 районных центров области и подарили в клубы ровно столько же роялей. Небольшие салонные Yamaha. С места на место перебирались на вертолете, за день я давал четыре концерта. Первый начинался в девять утра, потом было прослушивание детей. Перелет — концерт, перелет — концерт, перелет — концерт.

Как правило, я играл аналогичную программу, что и в Carnegie Hall. В Бузулуке, Бугуруслане, Беляевке, Алексеевке... Подходил к исполнению с той же экспрессией, а может, даже и большей. Мне самому нравилось сознавать, что выхожу на сцену в Медногорске или Орске с произведениями, которые позавчера играл на Манхэттене. Это было абсолютно нормально, хотя поначалу не верили, что прилечу и буду выкладываться по полной. Многие на подсознательном уровне подозревали халтурку. А я за те концерты никогда не получал деньги.

— В смысле?

— В прямом. Это была безгонорарная история. Фестиваль проходил в Оренбурге, а по районам я летал по доброй воле. Придумал рояльное движение и сам его реализовал. Это же кайф. А какими обедами кормили нас в тех райцентрах! Какая там куриная лапша! Ни один мишленовский ресторан не имеет подобной. Нью-Йорк рядом не стоял!

— Дали патриота, Денис! Зачет.

— Послушайте, я очень люблю нью-йоркскую публику, и оркестры, и залы, но кухня там отвратительная. В Оренбургской области в сто раз лучше. Серьезно говорю.

— Некоторые исполнители предпочитают работать в студиях, как, например, Гленн Гульд. Ваш учитель Валерий Пясецкий недавно о нем рассказывал. Сидишь в комфортной обстановке, ни тебе перелетов, ни череды отелей…

— Гульд сделал гениальные записи в студии, он прекратил давать концерты, сравнивал их с цирком, но для меня это исключено. Не могу без энергии зала. И, кстати, практически все мои удачные записи были живые. Лайв с концертов.

— Не бесят телефонные звонки, аплодисменты между частями произведения?

— Могу рассказать. Недавно с приятелем обсуждал. Осуждать овации после первых частей симфонии или фортепианных концертов — это снобизм. Так сейчас реагируют везде. В Carnegie Hall, Wiener Musikverein, Оренбургской области... Я это обожаю. Чопорная манера возникла в середине прошлого века. Возьмите берлинскую запись Владимира Горовица конца тридцатых годов. Первая часть Первого концерта Брамса заканчивается под такие аплодисменты зала, будто Лео Месси забил гол в финале чемпионата мира! Форменный ор стоял!

— Останавливались?

— Нет, кайфовал, улыбался и показывал: пожалуйста. От такой экспрессивной реакции, конечно, можно сбиться, но между частями — ради бога! Чем меньше догм, тем лучше. В конце июня мы проводим большой фестиваль в Суздале. Неделю под открытым небом будут идти концерты. Люди смогут купить билеты и с местами, и на вход. И что, требовать от зрителей не хлопать или не вставать во время выступлений? Ну глупость же! У нас там такое затевается — ух! Государственный оркестр имени Светланова, Российский национальный молодежный, Валерий Гергиев, Аида Гарифуллина, Ильдар Абдразаков, Дмитрий Юровский, лауреаты конкурсов Чайковского и "Новые имена"…

Три огромные сцены — в Спасо-Евфимиевом монастыре, Кремле и суздальском "Зарядье". Камерная музыка, джазовая и оркестровая. Фестивальное безумие нон-стоп. А в декорациях Суздаля, на мой взгляд, по-другому нельзя. Честно говоря, волнуюсь. Еще никогда не делал столько концертов open air в одном месте.

— Рассчитываете окупить расходы?

— Это невозможно. Каждая сцена стоит каких-то баснословных денег. А у нас их, повторяю, три. Жутко затратная история! Но, слава богу, вроде бы все получается. Нет, фестивали — ни разу не бизнес. Классическая музыка изначально не может быть прибыльной. Билеты всегда стараемся делать по доступным ценам. Это же для людей, а не ради прибыли. Обычно помогает Министерство культуры, местные власти, спонсоры. На гранты тоже заявляемся.

— Сколько сейчас у вас фестивалей?

— Основные — "Звезды на Байкале", Crescendo, Grand Piano Competition, "Новые имена" и "Диалог поколений", где вместе со мной на сцену выходит наша команда, которая, к счастью, постоянно пополняется и матерыми, и только начинающими. Все идет правильно, достойно.

— Не устали мотаться по городам и весям?

— Вам так и хочется приковать меня к месту! Не переживайте, скоро засяду, 14 июня открывается конкурс Рахманинова, двенадцать дней буду в жюри. Для меня это серьезная проблема. Не из-за того, что долго, нет. Не умею судить других. Никак не научусь! Мне все нравятся и вдохновляют. Сразу хочется их пропустить в финал без отбора. А там же надо резать. Всегда очень переживаю. Согласен быть худруком конкурса, но не выступать в роли жюрильщика…

Никогда в жизни не стану начальником. Мне много раз предлагали очень, так сказать, важные посты и позиции, но я всегда говорил: хотите, чтобы закончил играть, считаете, что левой рукой хуже беру гамму ля-мажор? Не дождетесь! Во мне нет чувства власти. Не мое. Не люблю принимать жесткие решения, это самый сложный период для меня. Тихий ужас!

Поэтому и на последнем конкурсе Чайковского добивался от оргкомитета, чтобы во второй тур проходили не двенадцать пианистов, а шестнадцать, в финал брали не шестерых, а восьмерых. Звонил Валерию Гергиеву, Татьяне Голиковой, говорил: у ребят такой уровень, не можем их снять, они достойны первой премии. И на Grand Piano в прошлом году хотел сделать лауреатами всех конкурсантов в количестве пятнадцати человек. Такая вот мысль родилась. Ребята играли запредельно, демонстрировали невероятный уровень. Советовался и с Валерием Пясецким, и с другими уважаемыми экспертами.

Проблема была в том, что я завел правило: покупаю за свои деньги рояли и дарю победителям. Обычно их один-два. А тут надо было где-то отыскать полтора десятка инструментов, если давать гран-при всем пятнадцати участникам. После первого дня конкурса решил: черт с ним, куплю! Правда, не очень понимал, где взять сразу пятнадцать роялей. Это же японские Kawai. Они теперь дольше идут, дороже стоят... Что делать?

Вмешалось провидение, второй день оказался не столь ярким, желание одаривать всех пропало. В итоге лауреатами стали Лев Бакиров из Пермского края и Кирилл Роговой, который приехал из Донецкой области. Потрясающий талант. Учится у Натальи Труль, живет в интернате ЦМШ. Вот туда, в его комнату, и поставили новый Kawai. А у Льва Бакирова, к счастью, есть квартира в Москве. Если бы в мои шестнадцать лет, когда только приехал из Иркутска, привезли рояль из Японии, наверняка меньше бы играл в футбол и не бегал в "Лужники", чтобы болеть за московский "Спартак".

— И не сломали бы трижды руку.

— Ну, первую травму со смещением я заработал в десять лет в драке с одноклассником. Поспорили из-за группы Modern Talking, которую я отказался считать музыкальной. Во второй раз неудачно упал на хоккейной площадке. Потом заступился за девушку. Так что, строго говоря, футбол к моим переломам не причастен.

— Давно в последний раз выходили на поле, чтобы мяч попинать?

— Примерно с месяц назад. Теперь вот в Суздале собираюсь. Должна хорошая команда сложиться… Стараюсь держать себя в форме. Плавание, теннис... Хотя недавно гастролировал в Китае, и коленка подозрительно хрустнула перед пятью концертами Рахманинова в Шанхае. Реально не мог ступить на ногу, даже сделали снимок. Но на выступление это не повлияло. Мировой рекорд состоялся!

— Объясните.

— С оркестром под управлением Александра Сладковского сыграл все пять концертов Рахманинова за один вечер. Примерно за три часа. С двумя большими перерывами. На следующий день повторил программу в Шэньчжэне. Это был кайф, потрясающее ощущение. Удивительно, но пять исполнить легче, чем один. Нет, физически безумно сложно, потерял не менее трех килограммов, зато эмоции зашкаливали.

— Домашние вас часто видят?

— Они понимают, что жить по-другому я не могу. У Кати тоже много своих дел, забот. Балетная школа "Pre-Академия" для детей 3–11 лет. Так что нас все устраивает, полный порядок. Раньше самым быстрым музыкальным темпом считался престиссимо, а теперь стал мацуиссимо. Он запатентован пару лет назад. Реально! Можете проверить. В этом темпе живу и не собираюсь сбрасывать скорость.

— Дочке Ане сколько уже лет?

— Восемь.

— Руки — от папы, ноги — от мамы?

— Слава богу, ни то, ни другое. Нет, у девочки есть и абсолютный слух, и чувство ритма, она быстро все учит, схватывает. Но Анна Денисовна никогда не будет пианисткой и балериной.

— Почему?

— Она нормальная девочка… Понимаете, если бы заметил у дочери аномальные — в хорошем смысле слова — способности, конечно, погрузил бы ее в это по полной программе. Но она не выдающаяся. А зачем тогда? Посмотрим, что выйдет из Анны Денисовны. Занимается балетом, музыкой, потрясающе рисует. Учит четыре языка — русский, французский, английский и китайский. Последний сама выбрала, захотела. У нее выдающейся чистоты голос. Любую мелодию, которую слышит, может повторить в нескольких вариантах. Будущее покажет, девочке еще восемь лет. Но, повторяю, она не пианистка и не балерина. Нет, нет, нет!

— Вы строгий папа?

— Шутите?! Я полный размазня, добрый полицейский. Дочка этим пользуется, но не злоупотребляет. У нас все трогательно. Мне кажется, многие из ее поколения живут в темпе мацуиссимо. Невероятно, сколько успевают узнать и сделать за день. Выдерживают серьезные нагрузки, следят за новинками, ориентируются в любой теме. По крайней мере, Анна Денисовна точно все сечет.

— Кстати, о трендах. С некоторых пор мучаю собеседников вопросами про искусственный интеллект.

— Да, я с Германом Оскаровичем тоже спорю на сей счет.

— И как? В состоянии, по-вашему, ИИ написать Шестой концерт за Рахманинова?

— Нет, конечно. В чем-то искусственный интеллект станет большим помощником человеку, но только не в музыке. Шестого концерта и близко не получится. Это не будет иметь никакого отношения к искусству. И билеты никто не купит, не придет никогда в жизни, не станет слушать. Может, в первый раз из интереса, чтобы убедиться: это полная чушь. Фокус не сработает!

А мы же хотим, чтобы публика ходила на концерты. Это же терапия, с которой мы разговор начали. Живая человеческая эмоция всегда была важна, сейчас она ценнее в миллион раз. Не забуду наши концерты с Зубином Метой в Израиле, когда и арабы, и евреи вместе сидели в зале. И все, что было снаружи, там и оставалось, за стенами. Это такое спасение!

Скажу наивную мысль: мечтаю, чтобы у всех на Земле был бы один паспорт — гражданина мира. И никто не ставил бы в него визы. Понимаю, утопия... У меня есть еврейские корни, эстонские, немецкие, польские, перемешаны девять национальностей или даже двенадцать. При этом всегда считал себя русским.

Я был первым миротворцем в иркутском дворе. И когда приехал учиться в ЦМШ, тоже. В 1991 году пацаны с улицы генерала Карбышева считали долгом отметелить виолончелистов и прочих скрипачей. Герои сериала "Слово пацана" отдыхают! А я нашел общий язык с местной шпаной, и драки прекратились. Все помирились. До сих пор дружу со многими оттуда, из района.

— Может, не ту профессию выбрали?

— Наверное... Хотя мы тоже занимаемся дипломатией. Занимались...

Я не вижу лиц зрителей во время выступления, поскольку сижу боком к залу. Зато потом обязательно провожу автограф-сессию. Иногда по часу-полтора. К этому меня приучили японцы. Всегда смотрю в глаза человеку. Часто вижу в ответ улыбку. Мне кажется, что люди уходят с надеждой. Музыка не может обмануть. Если все правильно делаешь. По-честному. Мне нравится управлять тишиной в заполненном зале. Потрясающий эффект!

Вчера играл Второй концерт Рахманинова, во второй части есть место, когда после огромного пассажа возникает пауза. Как правило, в этот миг никто не кашляет, номерок не роняет, телефон не включает. Мертвая тишина! Эту паузу могу держать до бесконечности. Допинг, ради которого и выхожу на сцену. Накануне опять прилетел черт знает откуда не в самом хорошем состоянии, чувствовал себя не очень, морозило, провел только полрепетиции, но после концерта был самым счастливым человеком!

— А от композиторов вы ждете гениальных тем или все лучшее уже давно написано?

— Говорил об этом и с Валерием Гергиевым, и с другими выдающимися музыкантами. Все сходятся, что последним великим был Шостакович. Дмитрий Дмитриевич ушел в 1975-м, когда я родился. Нет, конечно, есть Родион Константинович Щедрин, дай ему бог здоровья. Выдающийся самородок. Были Кшиштоф Пендерецкий, Альфред Шнитке, Софья Губайдуллина. Тоже величайшие композиторы. Но вы же спросили о гениях, которые становятся классиками на века…

На конкурсе Сергея Рахманинова, который я придумал вместе с его внуком Александром Борисовичем, очень дорогим для меня человеком, мы специально ввели композиторскую номинацию. С самого начала мечтали представить все три ипостаси, в которых был велик Сергей Васильевич. Как пианист, композитор и дирижер. Обязательное произведение для отбора — концерт для фортепиано с оркестром. Нет ничего более показательного для композиторского конкурса. Каждый раз надеюсь: а вдруг кто-то напишет пусть и не в стиле Рахманинова, но не хуже? Так, что меня зацепит и захочу это сыграть. Жду таких открытий. Пока их нет.

— Кризис среднего возраста обычно накрывает в сорок лет.

— Вот-вот-вот! Спрашивал у всех знакомых десять лет назад: "Что там будет?" Оказалось, начинался лучший период моей жизни. Кроме, конечно, 26 февраля этого года.

— Пятьдесят с какими ощущениями встречаете?

— Уже провел опрос и среди перешагнувших этот рубеж. Говорят, мол, ничего не меняется. Мацуиссимо можно не сбавлять. Но я, как уже сказал, и не собираюсь. Всех порвем! Это теперь мой девиз.

— Чего ждать на юбилейном концерте в Зале Чайковского?

— Интрига! Хотя, с другой стороны, что скрывать? Вечером все станет известно. Позвал друзей. Валерий Гергиев, Дмитрий Юровский, Хибла Герзмава, Юрий Башмет… Не хочу всех называть. Прозвучат и классика, и джаз. Чистая музыка два часа нон-стоп. Буду вести концерт, импровизировать, вставлять какие-нибудь свои произведения… Постараюсь, чтобы было весело.

День рождения люблю с детства. Приглашал всегда самых красивых девочек и преданных дружбанов. Отрывались по полной. В этот раз, честно говоря, думал сбежать, потусоваться где-нибудь, но не могу не быть на сцене в такой день. Для меня концерт — это и есть праздник. Обязательно скажу о папе. Не поверите, не плакал 26 февраля. Опустошение внутри никуда не ушло и сейчас, но тогда я полностью себя контролировал, держал в руках, собрался без истерик и демонстрации горя на публику. Знал, папа никогда в жизни не позволил бы чего-то такого.

Понимаю, наше интервью не получилось фанфарным, но говорю как есть. Мне повезло с близкими людьми, друзей немного, зато все настоящие. Хочу мысленно возвращаться к тем, кто вдохновлял, с кем было хорошо. Обожал помолчать в компании Юрия Темирканова. Его страшно не хватает. Как и Мстислава Ростроповича, Георгия Гараняна. Они будто уехали на гастроли, а я продолжаю держать темп мацуиссимо и импровизировать. Ради них и всех, кого люблю.