Геннадий Бурбулис: победа над ГКЧП принесла с собой важную энергетику веры в свои силы

25-летие подавления путча ГКЧП не будет широко отмечаться на государственном уровне. Мэрия Москвы, в частности, продемонстрировала свое отношение к памятной дате, когда предложила объединению "защитников Белого дома" перенести проведение акций памяти в Сокольники и на Суворовскую площадь, и лишь позже согласовала митинг на Новом Арбате. 

Бывший госсекретарь России, один из ближайших помощников первого президента РФ Бориса Ельцина в интервью ТАСС рассказал о своем отношении к событиям августа 1991 года и их нынешней интерпретации властью и обществом.

— Геннадий Эдуардович, в год 25-летия победы над ГКЧП вам и вашим соратникам, пришедшим в августе 1991 года защищать Белый дом, отказано в проведении памятных акций поблизости от него (таким было решение мэрии на момент интервью - Прим. ТАСС). Вы не чувствуете себя проигравшим?

— Проигравшими мы себя не чувствуем. У каждого поколения, у каждого человека жизнь, биография и судьба которого была связана в полном смысле слова с историческими событиями, есть своя степень свободы, своя степень ответственности, степень ликования, вдохновения, переживания и огорчения. Нам удалось самое главное в 1991 году: были заложены фундаментальные правовые, гуманитарные и духовные основы новой российской государственности, новой российской культуры, новых российских экономических и общественных отношений.

С точки зрения культуры памяти время сегодня тревожное. Это время наивной и одновременно опасной реставрационной тенденции на имперскость нового типа. Империя распалась, а ментальность, глубокие культурно-духовные коды, некоторые бессознательные навыки, привычки сохранились.

Есть такая закономерность нашей истории, причем многовековой, что все прорывы — и реформаторские, и цивилизационные, демократические — почему-то по разным причинам очень часто гаснут, и приходят контрреформы, а точнее сказать, реставрационные формы жизнедеятельности. Грустно? Грустно. Обидно? Немножко да. Можно ли опускать руки и терять веру, и тем более нашу добросовестную память о тех чрезвычайных испытаниях, которые страна и общество вынесли, о тех преобразованиях на пределе, которые удалось совершить?

Мы можем гордиться тем, что победа над ГКЧП принесла с собой важную энергетику веры. И именно эта энергетика позволила нам не откладывать трусливо проведение радикальных реформ. 

Она же помогла нам в сложнейшей ситуации декабря 1991 года, когда ни один орган власти и управления СССР не функционировал, когда реальность была такой: разоренная, опустошенная экономика и страна, напичканная конфликтами национальными, региональными.

И мы нашли решение, которое уберегло нас от кровавого передела советского наследства. И я этот процесс с воодушевлением и гордостью называю "Беловежский консенсус". Он по своему содержанию и значению играет не только в нашей истории выдающуюся роль, в мировой истории — тем более.

Империя советская, начиненная бесконечными арсеналами оружия, распалась корректно и юридически легитимно безупречно, и было создано Содружество независимых государств.

— Некоторые политологи говорят, что события последних лет в Грузии, Абхазии, Южной Осетии, а теперь на Украине — это как раз продолжение раздела советского наследства. То есть прошлое вернулось?

— Я думаю, все эти примеры: Грузия, Абхазия, Украина — признак того, что не уходит так просто имперское наследство. И эта реставрационная тенденция, она не только себя проявляет, но и набирает силу. Но для меня совершенно очевидно, что в этой логике, в этой стратегии будущего нет. Это путь в тупик, это дорога в никуда. Она, к сожалению, имеет некоторый отклик, она в каких-то формах востребована. Но мировое сообщество, на мой взгляд, приближается к той черте, когда ни одна проблема, ни один конфликт не могут быть решены военно-силовым образом по лекалам ХХ века. 

— И поэтому вы считаете, что не проиграли?

— Мы уже другие, страна другая. И целые поколения российских граждан выросли в качественно новых условиях. И постсоветское пространство, и европейское, в целом западная цивилизация, несмотря на множество внутренних проблем, не позволят этой из прошлого системе отношений восторжествовать.

— То есть "заграница поможет"?

— Нет (смеется). У меня есть такая формула: "Наше отечество — все человечество". И мыслить надо глобально, а действовать локально.

Нам поможет не "заграница". Нам поможет опора на наши конституционные ценности. Вся тяжесть преобразований с 1990 по 1993 год выразилась в том, что Россия на всенародном голосовании получила новую конституцию. Это не только правовой основной закон, это наша гражданская "библия". Она по своей духовной энергетике, по своему потенциалу культивирования базовых прав и ценностей настолько плодоносна, что мы имеем такую точку опоры.

Конституция важна для нас тем, что задает четкий, внятный образ будущего России. Она задает ту желанную картину мира, которая по разным причинам сегодня не востребована ни в образовательном, ни в культурном пространстве. Но сама экономика будет требовать восстановления свобод, правил, она сама будет искать ресурс в стабильной судебной системе, всех институтов власти и гражданского общества, которые должны учиться диалогу.

— Страшно было вам тогда, 19 августа 1991 года?

— Как-то невозможно рассказать, каким насыщенным был у нас весь 1991 год в этой борьбе, как к этому адаптировались… Страха физического не было. Была тревога за людей, которые тысячами пришли поддержать Ельцина, за военных, которые были включены в этот конфликт, за наших детей, за бабушек-дедушек, которые никогда не могли представить, что придется испытывать такое напряжение — с угрозой применения военной силы против гражданского населения.

— Наши бабушки и дедушки такое наблюдали, и не раз…

— К тому времени это уже была абсолютно невообразимая картина.

— От защитников Белого дома приходится слышать, что вот если бы тогда, после победы над ГКЧП, была бы проведена люстрация, то сейчас все могло быть иначе. Почему не провели?

— У нас не было правового механизма.

— Механизм можно было создать. Но люстрация должна базироваться на общем принципе, скажем, членство в КПСС. Но тогда под люстрацию попали бы и вы, и Ельцин, и многие другие. Может, поэтому люстрация не состоялась? Это часто сейчас звучит и среди политологов, и среди публицистов.

— В 1991 году не было такого субъекта социального, политического, которому было бы по плечу и по уму идею люстрации внедрять. Мы никогда не представляли себе, что будем решать проблемы выживания в разоренной экономике, в неуправляемой системе государственных институтов, и тем более мы не были готовы к радикальным преобразованиям, жизненная необходимость которых перед нами встала.

Люстрация — это плановый процесс в условиях, когда страна и общество имеют хоть какой-то зазор на стабильность, хоть какую-то управляемость, хоть какой-то ресурс определенности. У нас не было ничего подобного. Нужно было обеспечить элементарное выживание.

Мы не могли на Верховном Совете ничего подобного поставить и тем более получить позитивный результат. Это был тот самый Верховный Совет, под крылом которого через два года вооруженные мятежники атаковали государственные учреждения и телецентр "Останкино" (события октября 1993 года. — Прим. ТАСС).

— А энергетика от победы над ГКЧП, о которой вы сказали, она не давала возможность провести люстрацию?

— Мы были консолидированы в те августовские дни и допустить, хотя бы в уме, что надо воспользоваться и распустить советы всех уровней, провести новые выборы и уже с новым единодушным парламентом принять те законы, востребованность в которых теоретически в таких ситуациях описывается, даже близко не могли — таких предпосылок у нас не было.

— Так в чем ваша ошибка была?

— Какая?

— Которая привела к тому, что теперь защитники Белого дома не могут прийти к нему и отметить свою победу.

— Власти федеральные и региональные сегодня озабочены не памятью о путче в его зловещем образе, а предстоящими выборами.

Москва тем более вся перерыта, перекопана, и здесь другие приоритеты. Никто никогда не против, чтобы вспоминать, чествовать, помогать не впасть в забвение… Есть текущая повестка дня.

— То есть в решении московских властей отказать в согласовании акций у Белого дома вы ничего демонстративного не видите?

— Я вижу, что вспоминать 90-е годы не является желанным мотивом действий властей федеральных и региональных. Но это не демонстрация, это большое нравственно-духовное упущение конкретных людей.

Беседовал Борис Клин