Алексей Герман-младший: американцы и англичане про нас вообще ничего не понимают

Режиссер Алексей Герман-младший снял главный отечественный интеллектуальный блокбастер начала 2018 года — картину "Довлатов" о шести днях из ленинградской жизни писателя в 1971 году. Главную роль исполнил серб Милан Марич, кроме того, в картине снимались Данила Козловский, Елена Лядова и другие. 17 февраля фильм будет показан в основном конкурсе Берлинского фестиваля. Постановщик рассказал в интервью ТАСС о языковом барьере, Брежневе и правильном подходе к созданию биографического кино.

— Как идет подготовка к фестивалю? Как думаете, поймет ли зарубежный зритель "Довлатова", ведь это национальное кино?

— Самая главная проблема, что каждая копия нуждается в своем контроле. Потому что фестивальная копия двуязычная: либо на немецком, либо на немецком и английском. То есть при переводе потребуется сокращение текста. И это проблема, потому что, допустим, среднестатистический немец еще что-то понимает, потому что он помнит: ввели войска, вывели войска, Сталинград был. Чем ближе к нашим границам, тем наш фильм понимают больше. Я думаю, что люди где-то в районе Лиона уже из фильма понимают 30% и вообще в принципе не очень знают, что такое 1971 год, что такое Ленинград.

Мы же не делаем экспортную картину, у нас все-таки картина синтетическая. Мы все-таки не говорим, что эти люди плохие, эти хорошие. Мы говорим, что вот было такое время, так жили люди. 

— В последние годы ходит много разговоров о другом российском фильме, правда неоконченном, посвященном исторической личности, "Дау" о Льве Ландау, ради которого режиссер Илья Хржановский построил целый город на Украине. У вас тоже был очень скрупулезный подход: ваша жена Лена, художник-постановщик, даже печатала заново советские обои.

— Да, она нашла архивы этих обоев где-то, делала очень близкий дизайн, мы их печатали, потом перепечатывали, искали какое-то ощущение.

— Но заранее подчеркивалось, что "Довлатов" — это классический байопик с актерами, сценарием и декорациями. Что еще вы делали, чтобы воссоздать атмосферу 1971 года?

— Я исхожу из того, что надо много месяцев потратить и найти какое-то количество талантливых людей, похожих на героев. Не искать таких, что вот это актер, он из сериала вышел из какого-то, там он играл старшего следователя, мы его загримируем, парик наклеим, и он будет у нас художником неудавшимся. Нет. Должно быть что-то настоящее. Должно быть какое-то совпадение, мне кажется. 

И вот мы искали этих людей, неважно, известные они, неизвестные, играют в больших или в маленьких театрах. 

Мы их искали, а потом очень долго выбирали то место, ту компанию, где они — свои. Потому что у меня есть такое понимание, что играет не только артист, но играет и ансамбль. И формирование этого ансамбля, правильная его расстановка по картине месяцев восемь заняла.

А потом произошли очень странные вещи. Поскольку я к тому моменту уже ничего не соображал, они сами начали разговаривать, придумывать какие-то тексты про 1971 год, начали жить. Они вдруг как-то зацепились и начали жить своей жизнью, которую я не придумывал. И потом я уже понял, что мы должны путешествовать среди них, в этой выдуманной среде. И они там что-то говорили, спорили, а мы уже это подснимали, выхватывали. 

Правда, все это не имеет отношения к главному герою, потому что про него у меня все четко было прописано, естественно.

Потому что если ты хочешь создать какую-то интеллигенцию питерскую, то ее же мало осталось, ее надо оттуда вытаскивать. Люди, лица, разговоры — вот основное в этой картине, помимо предметного художественного мира, который Лена сделала.

— К вопросу о больших актерах. Почему на роль фарцовщика выбрали Данилу Козловского и почему именно фарцовщик? Про фарцовщика у Довлатова же был рассказ в книге "Чемодан", но там фарцовщик был другой.

— Пусть наконец сыграет фарцовщика, хватит героев играть. Он прекрасный актер, я когда-то поучаствовал в его биографии не последним образом (Козловский сыграл главную роль в фильме "Garpastum" Германа-младшего — прим. ТАСС). 

У Довлатова фарцовщик был другой. Но в фильме — это такой собирательный образ фарцовщика. Ведь в 70-80-е были люди (не будем конкретизировать имена), которые занимались и фарцовкой, и художеством, как наш герой. А на что им было жить? Тем более это же Ленинград, рядом финны, граница, это было очень развито. 

Даже я это еще помню: 1984–1985 год, на Марсовом поле останавливались финские грузовики, и там спали финны. Это еще в советское время. Там проститутки были, там очень смешно было.

— Тогда получается, что фильм не прямо биографический. Есть несколько персонажей, у которых известные имена, а все остальные — собирательные образы. И это очень похоже на саму довлатовскую прозу, где вроде бы как автобиографическая история, но кое-где что-то придумано. Это так и задумывалось?

— Проблема в том, что невозможно поименовать всех.

Потому что я считаю, что если ты называешь человека Иван Иванович Иванов и если ты интеллигентный, нормальный человек, а не подонок, то ты должен подойти к родственникам и поговорить с ними об этом. Не использовать его ради имени, а вдумчиво подойти.

Поэтому у нас есть герои, которых мы не называем по имени, но мы знаем, кто это. Кроме этого, у нас есть некие собирательные образы, которые очень важны.

— Можно же было действительно пойти и поговорить с родственниками всех тех художников и поэтов.

— Ну, да. Но что это был бы за фильм? Это был бы фильм, где работало бы 25 соавторов. Это невозможно. 

— Действие картины охватывает всего шесть дней из жизни Довлатова, нарочито непримечательных, во время которых не происходит никаких серьезных изменений в его жизни. Почему так?

— Потому что мы говорим не только про героя, но и про время. Потому что мы пытаемся — не знаю, получилось или нет, — найти какую-то органику его жизни. Потому что мы пытаемся говорить и о важном и о, казалось бы, не важном. Потому что мы берем героя в бытовые его моменты. Потому что нельзя снимать фильм о Довлатове как героический эпос, это смешно. 

Довлатов — это твой кухонный собеседник. Это человек, который всегда с тобой о чем-то просто разговаривает. Довлатов — это человек, который, любя американскую литературу и вплетая и наши, и американские традиции, все-таки не был пафосным. У нас сейчас каждый второй писатель залезает на кафедру и всех поучает, как надо жить, как надо родину любить или не любить. Они лучше б книжки писали. 

А Довлатов другой. Поэтому снимать фильм о Довлатове как последовательность ответственных и героических действий — это абсурд.

— Это не типичный байопик. В байопиках принято показать всю биографию героя, что его изменило. 

— А как еще? Можно вот так, конечно: 15 минут в лагере, 20 минут в Питере, уехал из Питера, умчался в Прибалтику, еще одна женщина. Приехал, избили, умчался в Америку. 

Мне кажется, что нельзя фильм про жизнь таких людей, как Довлатов, уложить в два часа. Как можно условный лагерь уложить в 20 минут? Невозможно. Это получается такое холодное обозначение, и это противоречит всей прозе Довлатова.

— Правда ли, что Екатерина Довлатова, дочь писателя, предлагала вам экранизировать его рассказы?

— Она предлагала экранизировать, да, но потом мы долго снимали этот фильм ("Под электрическими облаками" — прим. ТАСС), потом папа болел, потом Говорухин снял экранизацию ("Конец прекрасной эпохи" — прим. ТАСС), и уже стало понятно, что сложно еще одну экранизацию снимать. А вообще в какой-то момент я перечел Довлатова и понял, что его не экранизировать. Я, правда, не видел фильм Говорухина, специально не смотрел его, не знаю, может, он получился, может, не получился.

— Вы рассказывали в интервью, что видели только фрагменты этого фильма.

— Маленькие коротенькие куски посмотрел, правда, не видел его целиком. Посмотрел там две сцены, кусочек города я посмотрел и в каком-то кафе. 

И мне лично показалось, что Довлатова невозможно экранизировать. Потому что нельзя экранизировать лирического героя. Нельзя экранизировать то, чего не было. Вот это сочетание Довлатова и вымысла, правды, точности и поэзии. 

У него же очень поэтическая на самом деле проза. Например, когда в каком-то рассказе про Прибалтику он говорит в самом конце: "А я забыл сказать, что он был очень маленького роста". И ты возвращаешься, и ты переосмысливаешь через эту фразу весь рассказ, и тебе становится понятен герой.

Я не уверен, что это можно переложить на какой-то язык кино. Поэтому мне показалось, что про писателя, который немножко себя выдумал, можно снимать фильм, немножко выдумав про него.

— В фильме во сне Довлатова появляется лично Брежнев: он разговаривает с ним, хвалит, обещает, что они вместе напишут книгу. Почему он такой положительный?

— Он же сон. В России есть долгая традиция, когда снятся начальники. 

А потом, сейчас научились отказывать нежно. Это ж не советские времена. У меня была масса историй, когда нам отказывали в финансировании фильма. Я приходил, мы сидели, все было прекрасно, меня кормили супчиком, были нежнейшие отношения, мы говорили про искусство и литературу, а потом я выходил и понимал, что меня послали. 

Ужас той сцены же не в этом. Там же страх во сне в другом, что на Довлатова не кричат, а предлагают отказаться от себя.

— Первый трейлер фильма выглядит не совсем похоже на сам фильм: в нем нарезали почти все комедийные моменты под задорное барабанное соло, как в фильме "Бердмэн". В результате может возникнуть такая ситуация, что люди пойдут на комедию и увидят кино совершенно другое, трагичное. А должен ли быть фильм о Довлатове смешным вообще?

— У каждого свой юмор. Кто-то мне говорит, что смешной фильм. Кто-то мне говорит, что несмешной фильм.

А я сам не знаю. Я его столько раз видел, что я уже ничего не понимаю. 

Я хотел сделать фильм: а) не пустой, б) не дидактический, в) не только о Довлатове, но и о его поколении, у людей из которого действительно были трагические судьбы, г) многомерный, про какую-то прекрасную, но сложную эпоху талантливых людей. Вот что я хотел сделать. Я не делал комедию, я не пытался показывать палец, не делал трагедию, не делал политический фильм.

А дальше кто-то смеется, кто-то не смеется, кому-то кажется больше... какие-то шутки получились, какие-то не очень получились. Во всяком случае, мы очень долго искали интонацию нашего искреннего высказывания об эпохе, о времени, о людях, которые, наверное, были интереснее, чем сейчас, лейтмотив любви к ним.

Не знаю, получилось или не получилось. Не мне судить. Я свои-то фильмы вообще не пересматриваю никогда. Сейчас вот этот, тьфу-тьфу, доделаю, надо будет следующий делать. И хорошо, пусть живет своей жизнью.

— Относительно ваших предыдущих фильмов кажется, что фильм "Довлатов" будет самым понятным.

— Наверное, понятно. Я все, что хотел по истории нашего отечества, про прошлое, будущее, про круги истории, про растянутость русского сознания, про поколенческие вещи, высказал. Я считаю, что где-то в более простой форме, где-то в менее простой форме, где-то в сложносочиненной форме, как в фильме "Под электрическими облаками", но я прошел этот этап в себе. 

Да, может, потом я вернусь к этому этапу, но для меня очень важной картиной была именно "Под электрическими облаками". Там мы решили: а давайте сделаем такой сумасшедший фильм, в котором и прошлое и будущее. Вот мы сделали. Кто-то понял.

И это был момент освобождения, потому что после этого фильма можно дальше идти. Фильмы должны быть чуть-чуть разные. Мне кажется, что можно скакать из одного во второе, в третье, в четвертое. Конечно, я не буду успешным режиссером алкоголической комедии, у меня не получится просто. Или, наверное, я не смогу снять десятисерийный сериал про вампиров. Понимаете, мне кажется, что нужно все время пробовать разное, не держаться за прошлое.

— А куда вы дальше скакнете?

— Не знаю. Сейчас пока военную картину пишем. Замечательную. Были еще идеи, но все сложно. Сейчас же почти невозможно кино снимать. Денег нет. Никому ничего не нужно. Как предлагать какие-то замечательные истории? Ты не сможешь найти деньги на самые интересные фильмы. Время такое. Санкции, все боятся.

— В интервью вы говорите, что время было другое и сейчас так авторов в высказываниях, как тогда, не ограничивают, но в то же время вспоминаете и о деле Серебренникова. Объясните свою позицию по этому поводу.

— Да, я про Серебренникова говорю. И я говорю про 70-е годы, когда людей избивали, пытались смывать копию, уничтожали, лишали работы. Моего отца выгоняли со студии, а у него был дед известный писатель. Знаете, он клал на это все: ну, выгнали, и все равно какие-то деньги в семье были. А сколько людей плохо закончили, сколько спились.

Поэтому не надо сравнивать. Сейчас тоже много чего происходит сложного. Много опасного. Много мракобесов, сумасшедших. Но я просто немножко знаю антологию того времени, и тогда было гораздо страшнее. Хотя тогда, при СССР, мой папа мог снять "Двадцать дней без войны", и там было то ли 220, то ли 240 съемочных дней. Где вам теперь дадут снимать 240 дней? И это проблема. 

У нас реальных съемочных дней на "Довлатове" было 55, летели смены. Лена чуть не погибла, она потом шесть месяцев лечилась, до сих пор лечится. И я еле хожу.

Беседовал Егор Беликов