Через несколько дней после теракта в Волгограде неизвестные попытались сжечь мечеть. Это прямо ведет к столкновениям по этническому и религиозному признаку. Остается надеяться, что власти достаточно ясно осознают уровень угрозы.
На следующий день после теракта в Волгограде президент Владимир Путин в другом городе на Волге – в Уфе – встретился со своим Советом по межнациональным отношениям, а также с главами духовных управлений мусульман России.
Выбор адресатов говорит о точности реакции: вопреки широко распространенной мантре о том, что "у преступников нет ни национальности, ни религии", президент как раз четко фокусирует проблему. В эти дни одиннадцатой годовщины драмы с захватом заложников в Москве в театральном центре на Дубровке мы все можем, оглядываясь назад, анализировать скорбную статистику: брать людей в заложники и убивать их живыми бомбами приезжают отнюдь не бурятские буддисты. Молчать об этом не менее дико, чем после каждого теракта объявлять врагами всех без исключения мусульман и выходцев с Северного Кавказа.
Любой социологический опрос говорит нам, что в России многие испытывают неприязнь к другим по этническому признаку. Это звучит довольно странно для привычного к правилам политкорректности европейского или американского уха, но это так. Зная это, социологи задают вопрос и о том, какие этнические группы лидируют по уровню вызываемой ими неприязни. И получают выходцев с Северного Кавказа и Закавказья, а также выходцев из Средней Азии. Это легальные данные социологических опросов, их странно и невозможно игнорировать.
Формула "у преступления нет национальности" в принципе верна – особенно если ее признает правоохранительная машина, одинаково бесперебойно срабатывающая в любом криминальном случае. Но в то же время, прикрываясь этим лозунгом и отказываясь видеть реальный конфликтный потенциал, мы раз за разом будем пропускать очередные манежные площади, сагры и кондопоги.
Очень многие конфликты – начиная с повседневной семейной жизни и заканчивая глобальными политическими столкновениями, ставившими мир на грань существования, - происходят от недостатка информации.
Заявлять всякий раз: "У преступления нет национальности" - значит еще больше увеличивать этот опасный информационный дефицит.
С точки зрения обывателя, у которого под окнами только что взорвали рейсовый автобус, полный ни в чем неповинных пассажиров, нужны пояснения. В его сознании теракт накрепко связан с представителями Северного Кавказа и мусульманами. Это такая же данность, как социологические опросы про ксенофобию. Даже если по телевизору скажут, что взрыв подготовил и произвел этнический русский, обыватель или будет ждать продолжения: "недавно принявший ислам", или вообще не поверит и погрузится в теорию заговора. Но по телевизору, как мы знаем, в 9 случаях из 10 подтверждают его дилетантское чутье: да, это опять прилетело с Северного Кавказа.
Но дальше есть два варианта. Первый и самый распространенный – всеобщее многозначительное молчание или заявления в том же духе "У преступления нет национальности". Это молчание – оно действует как бензин на пламя. Потому что восприятие обывателя предельно просто: если вы молчите, а не осуждаете, значит, вы одобряете.
Об обычных мирных мусульманах крайне мало знают их немусульманские соседи даже в тех регионах, где доля мусульманского населения традиционно высока. А в то же время образ бородача с автоматом наперевес и с назидательно поднятым в небо указательным пальцем тиражируется и выпусками новостей (в том числе с Ближнего Востока), и игровым кино, и интернетом. Немудрено, что образ ислама формируется внутри немусульманского сообщества очень специфическим образом.
Если бы мусульманская община вместо смущенного молчания, которое по незнанию воспринимается как молчаливое одобрение, давала себе труд высказываться после каждой трагедии, и не так, чтобы ее услышали только свои, риск получить "коктейль Молотова" в мечети был бы существенно ниже. Абсолютно то же относится и к этническим диаспорам. Не надо повторять, что у преступления нет национальности. Надо сказать всего лишь несколько простых и понятных слов: да, они из наших. Они страшно ошиблись, думая, что наша религия дозволяет убить себя и других людей. И мы ошиблись тоже, когда не умели или не успели им это объяснить. Мы понимаем эти ошибки и будем их исправлять.
Строго говоря, именно об этом просил Владимир Путин на встрече с муфтиями в Уфе. Он говорил и о многих других по-настоящему важных вещах – например, о кризисе и необходимости развития отечественного исламского образования (в качестве, сопоставимом с дореволюционными и современными зарубежными аналогами). Если бы в Уфе, Казани и Махачкале учили исламской теологии так же, как в Каире и Аммане, это не просто дало бы возможность желающим учиться сэкономить на билетах и избежать лишнего контакта с "Аль-Каидой".
Это сократило бы непросвещенную массу людей, готовых считать религиозной истиной услышанное от случайного встречного: "Иди, убей себя и других, и попадешь в рай". Это, в итоге, устранило бы дефицит информации о мусульманах, не уходящих с автоматами в лес, а живущих рядом с нами, растящих детей и точно также боящихся нарастающей турбулентности, погромов на овощебазах, терактов в автобусах и "коктейлей Молотова" в мечетях.
Но любые проекты, связанные с образованием, требуют времени – даже если на них есть деньги и квалифицированные кадры. А реагировать на происходящее необходимо здесь и сейчас, а не когда-нибудь после создания исламских академий. К более чуткой реакции здесь и сейчас и призвал Путин российских муфтиев. Было бы хорошо, чтобы в необходимости такой реакции муфтии отдавали себе отчет сами, без напоминания главы нашего светского государства.