"Это и есть жизнь". Памяти шестой роты псковских десантников

Боевики атаковали высоту с середины дня до поздней ночи 29 февраля. Около трех часов ночи 1 марта на помощь десантникам с соседних позиций смогла прорваться группа из 15 военнослужащих 4-й роты во главе с гвардии майором Александром Доставаловым. Ранним утром 1 марта бой возобновился. Боевики наступали сразу с нескольких направлений. У вершины начались рукопашные схватки. Последние оставшиеся в живых бойцы вызвали огонь артиллерии на себя.

На высоте 776 погибли 84 российских военнослужащих. 22 десантникам было присвоено звание Героя России (21 из них — посмертно). 69 солдат и офицеров были награждены орденом Мужества (63 из них — посмертно).

В эти дни в России проходят мероприятия памяти погибших десантников, в которых участвуют их близкие. Трое из них рассказали нам о своих сыновьях.

Гвардии старший лейтенант Алексей Воробьев, командир разведывательного взвода. Погиб в 24 года, награжден Звездой Героя России (посмертно). Его отец — Владимир Николаевич Воробьев, полковник, бывший заместитель командира дивизии, в 90-е годы — советник специальных войск Вооруженных сил Сирийской Арабской Республики.

— Он родился в Белоруссии, потом я поступил в академию в Москву, закончил ее, в 1984 году приехали сюда, в Псков, служить. Алеша родился 14 мая 1975 года, в год 30-летия Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Это у нас в семье был второй ребенок... Что старший, что младший — Алеша — воспитывались большей частью матерью, потому что я постоянно был на службе. Учились они оба исключительно отлично, постоянно занимались спортом и очень всегда ждали, когда у меня будет выходной день. Они были очень домашние дети, любили с родителями посещать концерты, музеи, кинофильмы. Когда в Москве были, мы всегда ходили в кинотеатр "Россия" и смотрели фильмы, и они любили кинотеатр "Россия". Однажды мы смотрели фильм "Офицеры", и когда началась атака, Алеша с кресла встал и на весь зал закричал: "Ура-а-а-а!" Там все обратили внимание на это. Очень был дисциплинированный, особенно в начальных классах. Первое время медленно читал, и ему всегда делали за это замечания, и вот он еще не разделся, не покушал, только из школы пришел, уже: "Мам, давай быстрей читать". Вот такой был ответственный.

Мы были в командировке в Сирии, когда Ирак напал на Кувейт, это был 1990 год. Я был в это время советником одного из офицеров специальных войск Вооруженных сил Сирийской Арабской Республики. Жена ко мне приехала, а Алешу мы были вынуждены отправить в деревню к дедушке с бабушкой, это Оренбургская область, станица Кандауровка. Он последний год учился в школе в станице, заканчивал. Очень много читал Марлинского, Лермонтова, Толстого, наверное, раза четыре прочитал "Войну и мир" и всегда находил себе что-то новое. Всех офицеров, которые в свое время воевали на Кавказе, — он очень увлекался этим и любил это читать. И когда блестяще закончил школу, поехал в Рязань, а бабушке с дедушкой сказал, что он едет поступать в радиотехнический институт. А сам поехал в Рязанское воздушно-десантное училище. Его старший брат уже учился на четвертом курсе этого же училища. Он поступил, учился, закончил и приехал в Череху на должность командира разведывательного взвода в разведывательную роту 104-го полка 76-й дивизии. Когда сводный батальон отправляли в Чечню, он от роты со своим разведвзводом поехал с этим батальоном. Полгода служил там, занимался разведкой, очень ценные данные добывал о бандформированиях, приводил языков, за первый период был награжден орденом Мужества.

И конец февраля, получена задача 6-й роте выйти в район Домбай-Орзы, оттуда перейти реку Абазулгол, выйти на высоту 776 и дальше вести разведку противника и местности в направлении Улус-Керта и выйти на высоту Исты-Корд. Это господствующая высота, не поросшая лесом, оттуда очень хорошо корректировать огонь артиллерии и наводить фронтовую и армейскую авиацию на цели.

Перед этим наши войска вытеснили бандформирования Хаттаба и Басаева из Грозного, и они все через минное поле проскочили и сосредоточились в Шатое. Когда наши войска их там окружили, им генерал Трошев дал время до утра — сложить оружие и сдаться. Когда утром были готовы принять капитуляцию, там никого не оказалось. То ли какие-то были подземные коммуникации. И они ушли в неизвестном направлении, потом их обнаружили в лесах под Улус-Кертом... И наше командование склонялось к такому решению, что боевики будут прорываться мелкими группами между блокпостами. Но они пошли скопом все. Они пошли по двум тропинкам через высоту 776, и рота как раз [на эти позиции] выходила. А Алеша вел разведку противника и местности впереди со своей разведывательной группой. Когда он достиг высоты 776, проверили ее, посмотрели: никаких следов людей и животных на ней не было, первозданный ландшафт. Они доложили Марку Евтюхину (командиру батальона — прим. ТАСС), что противника нет, рота может свободно передвигаться.

Когда подходили к подножью горы Исты-Корд, они обнаружили наблюдательный пост противника и решили его бесшумно снять, потому что открыть огонь из автоматов — это эхо раздается в горах на большое расстояние. Но в самый последний момент их обнаружили, пришлось открыть огонь на поражение. И сразу выскочили бандформирования и пытались окружить разведчиков. Евтюхин приказал отходить, но противник старался боевой порядок держать как можно ближе к разведчикам, чтобы их не отсекла артиллерия.

Когда начали по высоте работать минометы, а деревья высокие — буки, мины разрывались на 20-метровой высоте, на вершинах этих деревьев, и, как одеялом, осколками накрывали местность. И здесь рота понесла примерно две трети потерь, много раненых было, погибших. Марк Николаевич по радио вызвал своего заместителя Александра Васильевича Доставалова — он был на соседней высоте. Попросил на помощь.

Там, где у боевиков намечался прорыв на высоту, Марк Николаевич разведчиков сразу на этот участок направлял, они быстро выходили и сосредоточенным огнем наносили противнику потери, и восстанавливали прежнее положение. И вот так разведчики постоянно на высоте работали только на угрожаемых направлениях. Доставалов три раза пытался пройти через кордоны боевиков, и только на третий раз попытка удалась. Он прошел, никого не потерял, когда появился на высоте со своим взводом, воодушевление было на высоте. Но этого взвода хватило всего на 30 минут, все они погибли, потому что после минометного обстрела высоты противники полезли со всех сторон, проникли на высоту, и сложилась неуправляемая ситуация.

Позже моему старшему сыну кто-то из друзей доложил, что на высоте очень серьезная обстановка сложилась. Он знал, что брат там, и он взял группу солдат своей роты, пошел туда. Приходит, а там офицерский дозор работает. Видит, группа офицеров над погибшим — что-то смотрит, документы какие-то достают. Он спрашивает: "Кто это?" Те молчат. Три раза спросил. Потом сказали: "Старший лейтенант Алексей Воробьев". Он к нему спустился. Алеша лежал с автоматом в направлении высоты, вершины этой высоты. Рядом шапочка лежала вязаная, порванные шерстяные перчатки коричневые военные и несколько патронов россыпью. И вот так застывший был, смотрел на высоту. В последний момент уже, наверное, сознание было помутненное, он последнюю очередь сделал, убил Идриса — это правая рука Хаттаба, который прибыл на высоту и рассматривал всю картинку, которая сложилась, и еще двух телохранителей.

Выжившие [в этом бою] говорят, разведчик лежал раненый, мы его хворостом закрыли, а он нам сказал: "Идите быстрее в расположение своих войск и передайте, чтобы подмога пришла". Я говорю: "А что же вы его не взяли?" — "Он нам, — говорят, — приказал, что он останется здесь, а вы давайте быстрее за подмогой". Это Алеша был. Он их послал. Когда в госпитале мы получили эпикриз, у него было множество минно-взрывных ранений и была главная аорта перебита. И он, конечно, от обильной кровопотери скончался.

И такое, памятное: когда уже официально объявили, 6 марта мы с матерью решили, что надо к похоронам готовиться, и вот такая картина. Мы приехали в город, ходим по церковным лавкам, закупаем все необходимое для похорон. А мужчины, парни ходят, покупают девушкам цветы, подарки. И вот такой контраст — прямо до слез обидно. Потом земляки из Оренбургской области, со станицы, обратились к нам с просьбой, чтобы мы здесь [в Пскове] Алешу не хоронили, а привезли туда — в станицу, в Оренбург. У нас очень дисциплинированные казаки. Мы согласились, и Алешу похоронили там. Там в честь него названы средняя школа и улица.

Мой отец прослужил рядовым солдатом девять лет, был призван на срочную службу в 1937 году. На Дальнем Востоке служил, и вот как раз война с японцами на озере Хасан и Халхин-Гол, он в этих боевых действиях участвовал и пришел с наградами. Только пришел, женился, и через несколько месяцев началась Великая Отечественная война, и его по мобилизации сразу под Сталинград. И он от Сталинграда до Берлина дошел, и только в 1947 году, в конце, вернулся из Германии. Отец очень много рассказывал мне, своим внукам. Я военный, на меня очень большое влияние оказал отец, а я на них. И они все время воспитывались в военном городке, это дети военных. Они постоянно со мной ходили в полк, они стреляли, участвовали в укладке парашютов, были в тренажерном классе. Они все это впитали и решили стать военными. Это сформировало у них мировоззрение стать военными: и у одного, и у второго.

Я хочу акцентировать внимание только на одном. Мне не хватает сына, он погиб. Но я горд за него, что он не опозорил ни родителей, ни свою воинскую часть, ни свой городок, ни свою Родину. Он сделал выбор и стал героем. Такие люди…

Гвардии старший сержант Рустам Сираев, стрелок, погиб в возрасте 23 лет. Посмертно награжден орденом Мужества. Его мама — Сада Галимовна Сираева.

— В 1976 году он родился, 5 сентября, в Челябинской области, Саткинский район, потом мы переехали сюда [в Оренбург], так получилось... У меня старшая дочь Гульнара, она с 1974 года. В селе, где они родились, у нас был гараж, так называемая ракушка, рядом сложены во дворе строительные материалы. Он гулял прям перед окнами дома, был март, и мне звонят: "Соня, твой опять на улице голый". С мальчишками промокли, все с себя сняли — сушат обувь и одежду на солнышке.

И все он мечтал: кирзовые сапоги ему надо было, как у солдат. Потом кто-то ему из старших друзей подарил такие сапоги, он довольный был! Вот везде ему надо было лазить, поэтому с улицы всегда мокрый приходил. Я ему говорю: "Если такой мокрый, то не приходи домой". Идет муж на обед, говорит: "Слушай, а чего у нас Рустик выглядывает из-за гаража?" Я вспомнила, что сказала ему, если мокрый, не приходи. Муж меня отругал, мы пошли, позвали его. Вот такой он был у нас шебутной мальчишка.

В 1983 году он в школу пошел, в 1992-м — окончил. У мужа спрашивают: "Как сын учится?" Он отвечал: "Без четверок". — "О, какой молодец, на пятерки". — "Нет, на твердые тройки". Но читать любил, все время спрашивал меня: "Почему вы вот грамотно пишете, а мы не умеем". Я ему говорила: "Вырастешь, тоже будешь писать грамотно, только читай больше".

Он и на бокс ходил, и на карате, он куда только не ходил. И голову разбивал, и сотрясение мозга у него было, машина его здесь сбила, но я этого ничего не знала, это знали Гуля только и папа, не расстраивать чтобы. На все секции он ходил сам.

То, что он прыгнул [с парашютом] первый раз в 12 лет, мы узнали недавно от Банникова (Владимир Банников, военнослужащий ВДВ, руководитель ветеранских организаций Оренбурга и области — прим. ТАСС), а прыгать можно было с 14 лет. Потому что мальчишки стояли на своем: "Мы будем прыгать, и все". А он маленький ростом у нас был…

Они ползут, такие парашюты огромные, такие крохотные мальчишки, там, говорит, все поле валялось от смеха. Спрашивают их: "Еще прыгать будете?" — "Да, будем". Настырность вот эта у него...

С друзьями он познакомился, когда пошел на карате. Эти друзья остались на всю жизнь. Когда пришла телеграмма, первым пришел [его товарищ] Рустам с пачкой денег, потому что он знал, что мы живем на инженерную зарплату. На похороны принес, взял в бухгалтерии под свою ответственность.

За 20 лет я езжу на встречи [с родными других погибших] в Чечню только последние шесть лет, потому что морально было тяжело. Муж ни разу не ездил, единственное — в Москву. Раньше 1 марта все ребята собирались у нас, а сейчас мы уезжаем, поэтому собираемся на День десантника в августе. За счет поддержки и внимания друзей сына я еще живу.

Даже вот ребята вспоминают, что он был ведущий, то есть "мы за ним, а не он за кем-то". Я вот помню, что в сложные годы, когда наркомания началась, родители других ребят все время у него спрашивали: "Ты не знаешь, вот Ренат, например, не принимает ничего?" Они почему-то у него спрашивали, он такой открытый, почти везде улыбается. У меня внук растет, он по его примеру тоже идет, улыбается и издалека громко здоровается.

В восьмом-девятом классе чувствуем, что он не хочет дальше учиться, — встал вопрос, куда дальше. Он вообще не знал, куда поступать. Отец говорит: "Ну вот военные училища же есть, если ты ходишь, занимаешься — может, туда?" Нет, категорически нет, и все. Мы со смехом сказали: тогда иди в железнодорожный на кулинара — а он варить картошку даже не умел. И он пошел туда, но ни разу ничего [не приготовил]. Однажды, когда нас не было дома, делал манник, но уксус разбавил не так и положил не одну девятую часть, а девять частей, у него лепешка получилась. Больше практики не было, не работал, конечно, по профессии.

Потом решил идти в армию, только в парашютно-десантные [войска], и все. Лебедев (гвардии сержант Виктор Лебедев, погиб с Сираевым в одном бою, посмертно награжден орденом Мужества — прим. ТАСС) служил там же, он на полгода раньше пошел. Потом вернулся домой и снова пошел учиться.

Он все до этого мечтал, что пойдет во Французский легион (войсковое соединение, входящее в состав Сухопутных войск Франции и комплектуемое преимущественно из иностранцев — прим. ТАСС), сделал себе паспорт. Я ему сказала: вот ты идешь туда только через мой труп. А там, слава богу, мусульман не принимают, это остановило.

Тут началась Чеченская кампания… Вернуться в армию заставил в том числе финансовый вопрос. Мы пытались разменять четырехкомнатную квартиру, но никак. А он познакомился с девушкой... Они встречались, пока он в армии служил, думал, потом вот приедет и распишутся, и все...

Они по квартирам жили, а когда он погиб, мы ее к себе взяли, потому что штампа нет, ей ничего не положено. Сейчас она четыре года как умерла — острый лейкоз, но всю жизнь нам посвятила, хотя позже вышла замуж, у нее дочь родилась...

И они уехали [с Виктором Лебедевым служить по контракту]... Потом дочь звонит и говорит: "Рустик прислал письмо и сообщил, что долго писать не будет, они далеко в лесу". Они уже в Чечню уезжали, но я об этом не знала тогда.

Я помню, в ночь на 1 марта 2000 года я была у сестры, у них старенький коттедж, я спала в отдельной комнате, за окном ветром мотало фонарь, а улица такая тихая — ни машина не проедет, ничего. Звенящая тишина. Я никак не могла уснуть. А сестра в другой комнате тоже спала беспокойно, говорит, что слышала, как он кричал.

У него левой части вообще не было, похоже, мы открывали окошко [гроба], все надеялись, что не он. Я не знаю, как он вел бой, говорили, что какие-то обходы делал Рустик. Кто там может знать, как он обходил через деревья, убил сколько, кто знает. Никто не знает, как гибли. Я думала одно: хоть бы не мучились.

Он это считал нужным, мужчина есть мужчина, так же его отец считал. Он всегда говорил: он мужчина, он обязан. Это долг перед родиной, а значит, долг перед семьей.

Ребята [друзья Рустама] — молодцы, бывают у нас постоянно, они как бы заполняют оставшуюся пустоту... Вот Джульеттка (гражданская жена Рустама Сираева — прим. ТАСС) даже с мужем со своим нас потом познакомила, мы приняли его и считаем за зятя, ведь она нам как дочь была. Ребята тоже удивлялись, что столько лет, а она все с нами.

С мамой погибшего Виктора Лебедева общаемся постоянно, мы очень похожи и по характеру, и судьбы сложились так... Редкий день проходит, чтобы мы не созвонились. Еще нам многие организации города помогают.

Больше хороших людей вокруг, чем плохих. Очень нам помогли, город, соседи у нас очень дружные, молодцы, я благодарна всем.

Друзья Рустика даже помогли нам свадьбу внука устроить, сейчас ждем правнуков, так что есть для кого жить. Конечно, вспоминаешь когда, плачешь. Особенно когда одна.

Гвардии подполковник Марк Евтюхин, командир батальона. На исходе боя утром 1 марта 2000 года вызвал огонь артиллерии на себя. Погиб в 35 лет, награжден Звездой Героя России (посмертно). Его мама — Лидия Ивановна Евтюхина, председатель правления фонда "Памяти 6-й роты".

— В Чечню первым попал младший сын, Игорь. Это было в 96-м году. Провел там от силы неделю. Ранили его там, где шла самая бойня, на площади Минутка. Раненых был столько, что их укладывали на носилках, комплектовали под борт самолета. Приземлялся самолет, их загружали, самолет улетал, приземлялся следующий. Была огромная очередь. У Игоря было сквозное ранение бедра.

К нему подбежал доктор, сказал: "Товарищ майор, поступили очень тяжелые, может, подождете следующего борта?" Игорь согласился, его на носилках перенесли в другую очередь, все было очень быстро. Тот самолет улетел в Москву, тут уже стали разбираться: документы есть, человека нет. Раз нет — значит, умер. А борт с Игорем улетел в Екатеринбург.

Муж прожил после того, как мы узнали, что Игорь [все-таки] жив, всего пару месяцев. Его этот стресс убил. Ему было всего 67 лет.

Марк был во всем правильный. Служил в Югославии, в Абхазии, но в Афганистане он не был, хотя часто пишут об этом. Это была не первая его война.

Все воспитание детей идет из дома. У нас никогда не было повышенного тона в доме. У нас за воспитание отвечал папа. Мальчишки, конечно, шкодили. Я работала в военной строительной организации. Они ходили в садик, остались дома. Я бегом на работу. Жили на четвертом этаже. И бегу в перерыв их покормить. Вижу — под нашей лоджией куча кошек. Разогреваю суп. Достаю сковородку — я накануне нажарила огромную сковородку котлет. Открываю — а там одна котлета. Спрашиваю: куда все делись? Говорят — съели. Все котлеты скормили кошкам.

А один раз отругала его. Сбегала на рынок, принесла фруктов, иду, а мне бабушка-соседка из соседнего частного дома говорит: "Твои дети лазали к нам на сарайку, оборвали абрикосы". Тут я, конечно, поругала их. Пришла, спрашиваю: "Кто нашкодил?" Марк говорит: "Я". Говорю: "Смотри, сколько в доме фруктов, зачем полез в чужой сад?" А потом выяснила, что ребятня поспорила: кто самый смелый и не побоится залезть на крышу. Они были очень дружными, папа следил за этим, чтобы не было у них ревности, даже когда они выросли, спрашивал: "Вы письма друг другу пишете? Вы два брата, вы должны друг другу помогать".

Ни разу не наказывали детей, никакого ремня. Самое страшное для них — разговор с папой. Если были какие-то шалости в школе и писали в дневник, папа приходил со службы, садились ужинать сначала, потом они уходили в комнату, и папа садился, они стояли, дверь закрывали, и я только слышала тихую его речь. Иногда по часу и больше.

С мужем познакомилась в Йошкар-Оле. Он приехал служить туда. Мне было 19, а ему 32. Прожили с ним 33 года в сказке. Влюбилась сразу. Он уже был капитаном. Когда была беременна вторым ребенком, мужа отправили из Йошкар-Олы служить на Чукотку. В "двушке" не было отопления. Стояла бочка, воды не было. Воду завозили раз в неделю, муж на службе, я одна ведрами натаскаю эту 200-литровую бочку, утром встаешь — идешь умываться, ковшиком лед раздолбил — умылся. На кухне печка, растопишь — приготовишь завтрак. Дрова в сарае на улице, и у каждого сарая приколочен шест высотой метра три, сверху привязана тряпка. Это для того, чтобы знать, где рыть [когда занесет снегом].

Муж вырос на Кавказе, он на четверть армянин. Мама у него кубанская казачка. Для него его мама была святое. И он так же воспитывал мальчиков. Мама — это святое. Он был спокойным, выдержанным. Когда они уже заканчивали школу, Марк пришел и сказал, что будет поступать в Рязанское десантное училище. Другой жизни они и не видели.

Я очень расстроилась, в то время полыхал Афганистан, это был конец 70-х. Я Марку говорю: "Может, куда-то в гражданскую профессию, опасно!" Но он ответил: "Но кто-то же должен!" Пришел в военкомат, а ему говорят: "Парень, куда собрался, за всю историю Североморска не было такого, чтобы кто-то поступил в Рязанское десантное училище". Хотят многие, но документы возвращаются пачками. Очень трудно поступить. Огромный конкурс.

Младший, Игорь, говорил "я в летчики пойду, буду возить тебя". А потом Марк приехал на первые каникулы на Новый год, младший увидел — голубой берет, тельняшка. И объявляет: пойду тоже в десант. Тут со мной совсем истерика.

Марк был подполковником, командир батальона. Поехал со своими ребятами, но он туда [на высоту 776] не должен был подниматься. Он должен был в своем штабе находиться и руководить. Но так как прямо перед командировкой командира роты поставили нового, то он решил пойти туда с ними, проводить. Он своим сказал: "Ребята, готовьте ужин, я сейчас их провожу и вернусь". Там всего три километра, под Улус-Кертом. Там кругом стояли российские войска.

Приказ заключался в том, чтобы занять высоту. Я не знаю подробностей, что там было. Надо было подняться и контролировать. Пошла рота 90 человек. И он пошел как старший начальник.

Первой шла разведка, и они напоролись на боевиков. Они даже не успели окопаться, занять позицию.

Можно было отойти, но об этом и речи не было. Марк все это время только просил помощи. Но никто не пошел назад.

Я узнала, когда шел бой. Игорь тогда приехал в Йошкар-Олу проведать детей, которые жили у меня. Я начала готовить ужин, звонит друг Игоря. Они начали разговаривать, и Игорь резко мне говорит: "Мама, выйдите все". Я только слышала, что он повторял: "Откуда ты знаешь?" Слышу его взволнованный голос, знаю, кто звонит, понимаю, что оттуда. Услышала имя Марк. Влетаю в кухню, кричу: "Что с Марком?" Он мне: "Успокойся, мам, дай поговорю". Повесил трубку, начал: "Ранен, мам". Сначала говорил — в руку. Потом — в ногу.   

Потом уже, спустя год, Игорь признался, что ему друг сказал: "Ты знаешь, идет бой. Подойти не могут. Готовься к худшему".

И у нас теперь одна забота — чтобы жила память о ребятах.

Как можно определить, кто там герой, а кто нет? Там столько ребят-срочников — они же дети были. Никто не видел, как проходил бой. Всем надо было дать Героев России. И особенно тем, кто пошел на выручку вместе с Доставаловым.

Видите, они у меня двое стоят (фото мужа и сына — прим. ТАСС). Я вот встала — разговариваю и спать пошла — разговариваю. Они для меня живые. И мои помощники во всем. Советуюсь. Я вот на мужа смотрю, и мне кажется, что даже лицо по-разному на меня смотрит: то хмурый, то веселый. Если хмурый, то говорю: "Ой, папочка, все, вижу, что ты не в духе, значит, что-то я не то сделала". А иногда такое довольное, спокойное выражение.

Боль с годами не уходит. Говорят, время лечит. Кого-то, может, и лечит. Но только не родителей. И нам очень тяжело без них. Боль не меняется. Но я рада, что муж не застал гибель Марка. Не могу представить, как бы он переживал, потому что знаю, насколько он был справедлив во всем, и то, что случилось, — это жутко несправедливо, не знаю, с его кавказским характером даже страшно представить, что бы было.

Мне повезло, что у меня есть еще сын и внуки. Ради этого и живу. А есть, у кого это был единственный ребенок. Живет она в деревне. Слабая и старая, больная. Без сына. Позвоню, поговорю. У нас, родителей, нет [разницы] — офицеры или рядовые. Все родители одинаковые. И дети тоже. ​​​​​​

Алексей Семенов, Алена Гниденко, Карина Салтыкова

В материале использованы данные ТАСС-Досье