"Сегодня у нас обстановка камерная, мягко выражаясь. Я буду сидеть, мы будем разговаривать. Если у вас будут вопросы, то пишите записки — я с удовольствием отвечу. Звать меня Александр, фамилия — Розенбаум. Я покажу вам старые и новые песни, а вы будете их слушать. Вот так и пройдет наша с вами встреча", — представлялся музыкант на одном из концертов в Сибири в начале 1980-х годов.
Примерно в таком виде проходили все его тогдашние выступления: "квартирники" в коммуналках, творческие вечера в институтах и номера на летних эстрадах. Так в известной мере прошла вся его без малого полувековая жизнь на сцене: без лишних слов, обманутых ожиданий и резких поворотов. Он пел, а вся страна слушала.
"Какая разница в том, что со мною было?" — спрашивал маэстро в песне "Умница". Меж тем многие известные произведения Розенбаума родились, что называется, из жизни: на фоне личных драм, под занавес застолья, после ночных выездов на скорой помощи и между обстрелами в Афганистане.
Иногда, впрочем, он забегал вперед и пытался найти себя в будущем: "Уже прошло лет 40 после детства", — пел он, когда ему было лишь 30 с лишним. Бывало, отменял целые эпохи, как в песне "А может, не было войны?" — об ужасах на фронте и в блокадном Ленинграде, которые не укладывались в голове и казались невозможными в мирное время. Или, напротив, настаивал на реальности произошедшего, как в "Анафеме" — о жертвах сталинского террора и мороке застоя. Он мог приказать времени остановиться: "Гоп-стоп!", он же смотрел на жизнь как на удивительный сон, "в котором осень нам танцует вальс-бостон".
"Я возвращаюсь из небытия", — признается он в своем недавнем альбоме "Симбиоз". Для итогов большого и яркого пути звучит мрачновато. Так что же происходило все эти годы с Розенбаумом внутри и за пределами песен? Каким был и к чему пришел самый мужественный артист российской эстрады, вместивший в себя казачью удаль, фронтовую злость и еврейскую грусть?
Командный игрок против сольного артиста
Александр Розенбаум родился в семье молодых ленинградских врачей, в которой любили музыку и запойно читали литературу. Все это предопределило судьбу будущего артиста на долгие годы вперед: он навсегда останется связан с врачебным делом, с аурой города на Неве и магией слова. В пять лет его "отдали на скрипку", в музыкальной школе он пересел за фортепиано, во дворе научился играть на семиструнке. Тем не менее в те годы Розенбаум предпочитал музыке спорт: в темном переулке, как он не раз убеждался, скорее спасут боксерские удары, а не аккорды. Где-то в соседних дворах, по его словам, проживал его сверстник и будущий президент России Владимир Путин. "Мы никогда с ним не виделись, он был на год младше, — вспоминал музыкант много лет спустя, — но я убежден, что на детские утренники в кинотеатре "Луч" мы ходили вместе".
В середине 1960-х Розенбаум, как и миллионы подростков по всему миру, открыл для себя The Beatles. Его мир в одночасье перевернулся, "родительские" увлечения остались в прошлом. Он начинает выступать в самодеятельных рок-группах, заканчивает музучилище, но, главное, начинает писать собственные песни.
Он подолгу слушает Галича, Высоцкого, Окуджаву и упрямо пытается сочетать поэтику авторской песни с мелодизмом популярных рок-артистов. Поступив в мединститут, вливается в круговерть студенческих вечеров, домашних театров и капустников. Сперва это шутливые зарисовки с натуры и стилизации без намека на оригинальность, но прогресс не заставил себя ждать: за годы учебы он пишет сотни песен, включая легендарных "Извозчиков" и даже "Гоп-стоп".
Вместе с тем Розенбаум чувствует себя командным игроком и куда чаще оказывается перед публикой в качестве солиста группы. В 1970-е годы молодежные ансамбли "Аргонавты", "Шестеро молодых" и "Пульс" последовательно раскрывают его как способного клавишника, гитариста и аранжировщика, но все это перестает иметь значение, как только Розенбаум понимает, в чем его главный козырь и предназначение.
Осталось решить, что взять с собой из тяжелого багажа прошлых лет. За плечами неудачный брак, первые смерти во время врачебной практики, скитания по коммуналкам, запои и унижения из-за еврейской фамилии. Обстоятельства подтолкнут Розенбаума к самоопределению: кто он? Реаниматолог в городской больнице? Поэт? Музыкант-кочевник? Диссидент?
В зеркале он увидел человека, "у которого в девятом классе выросли усы, а в 21 год выпали волосы". У него не было армии поклонников и изданных пластинок, его никто не знал и никуда не приглашал. Он и близко не догадывался, что находится в шаге от первого успеха и без преувеличения всесоюзной славы.
Благородный шансон
Из рок-музыки и бардовской песни Розенбаум в итоге выбрал последнюю. Он навсегда останется поклонником The Beatles, будет боготворить Эрика Клэптона и непрестанно слушать Хендрикса, но пойдет по совершенно иному пути.
В начале 1980-х он представляет из себя вполне сложившегося автора со своим почерком, лексикой и голосом. Чтобы скорее вырваться из оков сравнений, он сам заводит разговор о заимствованиях и отдает должное старшим коллегам по цеху — Окуджаве, Городницкому, Кукину, Дольскому. Однако куда чаще его сравнивают с Владимиром Высоцким, хотя сам музыкант говорит, что ощущает большую связь с Александром Вертинским. Дойдет до того, что он сочинит "Посвящение посвящающим".
Тем интереснее, что своим первым циклом песен Розенбаум обязан совсем другому кумиру своей юности, патриарху советской блатной песни Аркадию Северному. В них он воссоздаст романтичный и опасный мир послевоенной Москвы и предреволюционной Одессы, отталкиваясь от рассказов Бабеля о Бене Крике. У него будет целый выводок своих "криков", налетчиков и гуляк: Моня, Нинка, Сема, Муся и тьма фраеров с червонцами. И, например, такие строчки: "Я никогда лажово не свистел" или "Водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку". Зачем все это интеллигентному ленинградцу и ценителю Мандельштама, выросшему среди дворцов и каналов? В одном из куплетов он проговорится: "Эту песню пишу на кабацкий мотив, чтоб согреть чьи-то блудные души".
Именно с Розенбаума начнется мода на "благородный шансон" — авторскую песню, берущую начало не в блатняке, а в городском романсе. Он уводит исторический горизонт на несколько веков назад и предлагает слушателю более объемную картину: это песни не вчерашних зэков. До тюрем были каторги, до наручников — кандалы, до расстрелов — казни. Это песни людей в неволе, всех запертых и угнетенных. Зачастую невиновных узников совести, иногда — просто оступившихся. И пусть сам он на свободе, он — Розенбаум — с ними. "Меня не посадить, я сам себе тюрьма", — горько поет он в одной из песен.
Тот, кто оправдал надежды
Сборник "Памяти Аркадия Северного", записанный с "Братьями Жемчужными" (в будущем верными аккомпаниаторами артиста на десятки лет), разошелся на кассетах и катушках по всему Советскому Союзу.
В 1983 году Розенбаум выступил с первым официально разрешенным концертом в родном Ленинграде. Через три года звукозаписывающая студия "Мелодия" выпустила сразу две его пластинки: "Мои дворы" и "Эпитафия" — мгновенная классика со зрелой лирикой и вмиг узнаваемым гитарным боем. Розенбаум неожиданно дебютировал на телевидении в программе "Вокруг смеха". Передача "Музыкальный ринг" знакомит зрителей сразу с несколькими бардами разных поколений, в числе которых Евгений Клячкин и Леонид Сергеев, но Розенбаум, несомненно, вне конкуренции. Он тоньше, глубже и точнее. Он знает жизнь, хлебнул горя, но сумел сохранить себя и не озлобиться. Он образованный, честный и скромный. И он отлично справляется со своими шестью струнами.
На экраны выходит телефильм "Два часа с бардами" — еще один коллективный портрет бардов новой формации от Юлия Кима до Олега Митяева, но после Розенбаума в кадре воспринимать других сложно. Масштабы несопоставимы.
Одна за одной выходят новые пластинки: "Нарисуйте мне дом…", "Вещая судьба" и, едва ли не лучшая в карьере, "Анафема" с такими песнями протеста, что их можно было брать на демонстрации, и такой сердечной тоской, которую не унять. Он не побоялся спеть для солдат в Афганистане. Его признают не только музыканты, но также актеры, писатели и режиссеры — Юлиан Семенов, Леонид Филатов, Станислав Говорухин и многие другие. За рубежом его хиты исполняют эмигранты, Михаил Шуфутинский каждый вечер поет их на Брайтон-Бич, "маленькой Одессе" Нью-Йорка.
Казалось бы, перестроечный кураж выносил на поверхность новых героев почти каждый день, но еще чаще приходило разочарование. Розенбаум — один из немногих, кто оправдал надежды и прошел проверку временем.
Камерный, а не тюремный артист
Музыка Розенбаума появляется в большом кино. Оказывается, у него есть песни на все случаи жизни: про Афганистан, про друзей, про осень, про родителей, про похмелье, про Невский проспект, про возраст, про себя. Есть даже песня про песни.
В середине 1990-х годов Розенбаум выпустил один из самых резких и непримиримых альбомов и без того непростой эпохи, диск-приговор "Вялотекущая шизофрения" — про хозяев нового времени, бездуховность, преданные идеалы и упущенные возможности.
"Блатная песня стала государственной", — признается он отнюдь без удовольствия. В ответ ему припоминают одесский цикл, гимны воровской лапе и романтизацию уличной культуры. "Вы неправильно меня поняли", — возразил артист, он знает разницу между духовным и криминальным авторитетом. У него камерная музыка, а не тюремная.
Более того, он ополчится на новых героев времени и самых популярных артистов эстрады. Эстрада выродилась в прибежище дилетантов, придет к выводу Розенбаум и не откажется от своих слов и по сей день.
Это будет самый отчаянный период артиста. Популярность стала ему претить, и вскоре он с удовлетворением сообщает прессе, что "мода на Розенбаума" прошла. От клипов он отказывается, по сути, так и не сняв ни одного: "У меня нет на них денег, а к спонсорам я не хожу".
Этот образ принципиального артиста с характером, который ничем не перешибешь, закрепился за ним с тех пор навсегда. Его будут отличать как певца с позицией, сильным внутренним стержнем и болеющим за страну сердцем. Музыканта, который может сыграть на акустической гитаре все что угодно: блюз, регги, джаз, окопные куплеты, босанову, рэп, шансон. Или абсолютно любую песню — вне жанров и ожиданий публики — в специальной рубрике "Поп-стоп" шоу "Вечерний Ургант", где человек-пароход Александр Розенбаум за минуту превращает сколь угодно молодежный хит в собственный шлягер.
"Я называю себя работником в жанре Розенбаум", — признался он как-то со сцены. Точнее не скажешь.