Пожилая француженка с пышными седыми волосами недовольно поморщилась, увидев на мне розовую ленточку аккредитации с надписью Paris 2024. Прошло лишь несколько дней, а Олимпиада уже всех достала: коренных парижан, христианский мир, нас, журналистов из России, и даже Дональда Трампа.
Я шел от набережной Сены, где только что закончились соревнования по триатлону, важной частью которых являлся заплыв по этой мрачной реке. Был будний день, но многие, видимо, отпросились с работы. Посмотреть на несчастных спортсменов, которых заставили-таки плыть, пришел весь город.
Жара стояла невыносимая. У моста Александра III, откуда открывался лучший вид на дистанцию, было не протолкнуться. Люди, в надежде что-то увидеть, залезали на фонарные столбы, светофоры, памятники и заборы. Они кричали и зло шутили над участниками заплыва, кругом царил настоящий хаос. Полиция "промышленным альпинистам" никак не мешала и безучастно за этим наблюдала.
За время работы на парижской Олимпиаде к бардаку со зрителями привыкнуть так и не удалось. Очереди и пробки присутствовали на всех соревнованиях, где удалось поработать, пока моя аккредитация еще действовала. Толкотня начиналась уже на платформах метро и продолжалась до входов на стадионы.
Так как в пресс-центр меня уже не пускали, а до отеля ехать было далеко, то передавать новости, видео и делиться атмосферой очередного олимпийского дня я решил в кафе La Closerie des Lilas ("Клозери де Лила"). Одно из любимых мест писателя Эрнеста Хемингуэя, о котором так много написано в его книге "Праздник, который всегда с тобой". Забавно, подумал я, Олимпиада тоже праздник. Но на третий день хотелось домой, песен Шамана, и чтобы этот праздник обошел меня стороной.
Та самая седовласая француженка, которой явно не нравилось, что я с олимпийской аккредитацией шастаю по ее городу, подсказала, как быстрее пройти к кафе. Можно было проехать несколько станций на метро, но парижская подземка не то место, куда хочется лишний раз спускаться без крайней необходимости. Чудовищная духота и неработающие кондиционеры в вагонах — люди внутри используют веера, чтобы хоть как-то освежиться. Навигация на уровне испорченных карт Google, и все те же толпы безумных болельщиков. К тому же на время Олимпиады цены на проезд в метро подняли с двух до четырех евро. Лучше эти пару километров пройти пешком.
Дойдя до конца Нотр-Дам-де-Шамп, я увидел статую генерала Мишеля Нея, а за ним утопающее в зелени кафе. Неподалеку какой-то бродяга постелил на землю картонку, организуя себе место на тихий час. Газеты писали, что за несколько месяцев до начала Олимпиады власти выселили из Парижа около 100 тыс. бездомных. В день открытия Игр их действительно видно не было. Но уже через пару дней клошары стали возвращаться на привычные места. Избавиться от российских журналистов оказалось легче, чем от попрошаек и бомжей.
Закончив работу, я вспомнил о еще одном любимом месте Хемингуэя — книжном магазине "Шекспир и компания". Первыми книгами, которые он там взял, были "Записки охотника" Ивана Тургенева, "Война и мир" Льва Толстого и "Игрок" Федора Достоевского. Было интересно, осталась ли в магазине русская классика. Я был приятно удивлен — все классики русской литературы оказались на полках магазина, соседствуя при этом с пестрым стеллажом с вывеской LGBTQ+. Такому соседству я уже не удивился.
День сворачивал лавочку. Выйдя из "Шекспира", я пошел по левому берегу Сены в сторону отеля. По грязной воде прошла баржа с названием Evian. Идти было некомфортно — мешали временные железные заборчики и ограждения, которыми на время Игр изуродовали Париж.
На правом берегу в саду Тюильри болтался серый шар, а под ним мерцал искусственный олимпийский огонь. Такой же невзрачный, как вся эта Олимпиада. Худшая из всех, на которых довелось работать.
Вновь взглянув на коричневую жижу Сены, я подумал, что это лучшая аллегория этих Игр. Когда смотришь издали, со значительного расстояния — течет себе, и ладно. Когда же подходишь поближе и, не дай бог, окунаешься в это все — становится не по себе, легко можно и заболеть.