Что самое сложное для журналиста на войне, стоит ли рисковать жизнью ради фотографии и можно ли снимать смерть — рассказывает фотограф ТАСС Валерий Шарифулин.
Дамаск
В первый приезд меня потрясло, что Дамаск выглядит обычным мирным городом, кроме некоторых районов, где идут боевые действия, а в остальных местах война фактически не заметна за исключением блокпостов и военных на улице, но их тоже немного. Обычный город с обычными людьми с обычной жизнью. Люди спешат на работу, за покупками, на улицах пробки.
Я много времени проводил в Дамаске, это была моя база, и оттуда я выезжал на съемки.
Дети на войне
Отдельная тема — дети.
Меня всегда поражает контраст детской радости и войны. Такое ощущение, что дети переносят все легче взрослых, забывают. Переключаются на игры. Взрослые — другое дело, они тяжело переживают все, что случилось: потерю дома, постоянную опасность. А дети играют среди разрухи, как будто нет войны. Может быть, мне в Сирии так повезло с ними; когда я снимал детей в бомбоубежище в Донбассе, все было по-другому. Они жили в бомбоубежище месяцами и по ним было видно, что такое страх и подавленность.
Алеппо
В Алеппо я был два раза. Это правда, что город напоминает Сталинград. Но только часть районов. Очень четко видна граница, где были бои, а где нет. В отличие от Дамаска там часто слышны звуки стрельбы, взрывов. Но когда наступает затишье и ты в районе, где не было боев, кажется, что и войны вовсе нет.
Хмеймим
Поездка на авиабазу Хмеймим в Латакии была по линии Минобороны, в остальных командировках я действовал самостоятельно.
В любой командировке, особенно в "горячей точке", важна организация.
Когда летишь с Минобороны, все съемки планирует пресс-служба. Ты просто приходишь на указанное тебе место. Это ни в коей мере не постановочная съемка, а реальные события. Например, сегодня мы снимаем взлет и посадку самолетов, завтра — доставку гуманитарной помощи. Просто все организуют за тебя.
Из этой недельной командировки мне два дня удалось пожить на самой авиационной базе.
На Хмеймим самым интересным было снимать быт российских военнослужащих, как они живут в отрыве от родины.
Больше всего поразили отношения между людьми, очень теплые, товарищеские. Видно, что это люди, сплоченные тем, что они делают. Все понимают, зачем они туда приехали, и считают свое дело правым.
Еще поразила хорошая организация. Все четко, профессионально. Бардака я там не видел… И если честно, то я испытал реальное чувство гордости за нашу армию.
История без лица
На базе, да и в других местах не всегда можно снимать лица из соображений безопасности. Это война и это объяснимо. Многие сирийские военные очень часто просили не показывать их лица, так как у них были родственники на территории, захваченной террористами. Их могли опознать и убить. Лицо — это важно, но если его нельзя снять, это не значит, что ничего не получится. Есть разные планы, и, даже сняв со спины, можно рассказать историю.
Зачем нужен фиксер
В моих самостоятельных поездках по стране мне помогал фиксер. При приезде в Сирию Министерство информации предлагает корреспонденту разные варианты, с кем работать. Ты выбираешь того, кто тебя устраивает. Для меня важно, чтобы человек был адекватным, понимал, что нужно, и умел пробивать съемки. Мой фиксер Бассем учился в России, у него прекрасный русский, высшее образование. И хотя раньше не было опыта подобной работы, он оказался очень пробивным парнем, очень мне помогал.
В зоне боевых действий кураторство над журналистом обычно передают одному из офицеров. Ты приезжаешь на указанное место, и он уже там рассказывает, какая обстановка, что можно, что нельзя. Иногда объекты для съемок предлагает Министерство информации, иногда находишь их через свои контакты. Но все равно нужно получить разрешение для съемок.
Так, по своим контактам мы попали в сирийский Курдистан. Договорились с другими журналистами, у нас был контакт на курдской стороне, приехали, нас встретили на блокпосту и уже в сопровождении военных и сил безопасности отвезли в Африн. Там мы жили в больнице, других мест, где жить прессе, не было. Мы были с группой журналистов, так как контакты были не мои. Это в чем-то удобно, так как получаешь новые связи, да и поездка обходится дешевле, но в то же время ты связан со своими коллегами и не можешь выбирать, что снимать. Надо договариваться и успеваешь меньше. Поэтому я больше люблю работать один.
Битва за Пальмиру
Журналистов стараются вести в те районы, где нет серьезной опасности для жизни, выбирают, когда затишье. Чтобы тебя взяли на боевую операцию, надо или очень долго пробивать поездку, или должно повезти.
Мне повезло в Пальмире. Я был на переднем крае, когда там шли бои. Один из самых тяжелых — за замок Фахр ад-Дина, который возвышается на холме над древним городом.
Боевики были только что выбиты из замка, он был пуст, мост в него взорван, но тропинки по склону простреливались снайперами. Это была самая высокая точка в городе, над ней нужно было установить контроль. Группа сирийских военных решила попасть в замок и водрузить там флаг. Я пошел с ними. Два раза наши попытки были неудачными, в третий раз солдаты нашли тропу вне зоны видимости снайперов и мы пробрались-таки туда и подняли знамя. Так что я был первым журналистом, побывавшим в замке после его освобождения.
И если меня спросят, какие фото достались мне самой высокой ценой, то это будут фото из Пальмиры. Там было очень опасно.
Разминулся со смертью
Я снимал сирийского бойца, смотрящего в бинокль на Пальмиру, когда между мной и им пролетел ПТУРС — противотанковый управляемый реактивный снаряд. Он попал в стену, за которой укрывались офицеры, тогда погибли два сирийских генерала. ПТУРС пролетел аккурат через то место, на котором минуту назад стоял мой фиксер. Я отослал его к машине за ноутбуком и он за несколько секунд до взрыва разминулся с одним из этих генералов. Наш водитель Шади был ранен осколком в спину, но сел за руль и отвез других раненых с холма вниз. А потом уже я сел за руль и отвез Шади из Пальмиры в госпиталь в Хомсе.
Город без людей
Что еще я помню о Пальмире? Пустой город. Там не было гражданского населения. Когда террористы захватили его, то всех, кто не успел убежать и был оппозиционно настроен, вырезали. Осталась только лояльная ИГ часть населения, но перед тем, как сирийская армия взяла город, они ушли вглубь территорий, подконтрольных террористам. Так что когда боевиков выбили, Пальмира оказалась пустой.
О ком нельзя забыть
Люди, которых я не могу забыть? Это тоже было в Пальмире.
Так получилось, что я не успел снять музей в первый день, когда освободили город, — много времени провел с частями на передовой, снимал то, что осталось от исторической части, той, что считается памятником Всемирного наследия. На музей времени не хватило, и мы вернулись туда через несколько дней. Со мной была моя жена, тогда еще невеста, Юля Семенова, тоже корреспондент ТАСС.
Мы приехали к музею, а он оказался закрыт. Нам сказали, что ключи увезли в Дамаск, и мы уже отчаялись туда попасть. И вдруг пришла в голову идея обойти музей с обратной стороны. Там оказалась огромная дыра от снаряда в стене, через которую мы и попали в музей.
Он еще не был разминирован, и никто из сирийских солдат, которые были с нами, не захотел туда заходить. Только один солдат. Он выглядел как пожилой человек, но на самом деле ему около сорока. Вся его семья была вырезана боевиками, погибли и жена, и дети. И на его лице было видно все, что он пережил.
Он ходил с нами по залам и очень бережно относился ко всем экспонатам: поднимал с пола книгу, отряхивал ее и бережно клал на полку, поднимал черепок и клал на полку. Было видно, что это все для него родное, как будто вернулся домой. Это было очень трогательно. Он тоже очень проникся к нам, к тому, как мы ходили по музею, стараясь ничего не задеть, не повредить, с каким уважением снимали экспонаты. И в конце съемки он снял перстень с руки и попросил моего разрешения подарить его моей невесте, и подарил.
Вообще в Сирии очень много людей, которые относятся к тебе очень тепло и стараются помочь даже там, где вроде бы тебе это не нужно или с риском для их жизней. Очень много.
О военной журналистике
Сирия — это моя четвертая "горячая точка". До этого я работал в Южной Осетии в 2008 году, в Донбассе и во время волнений в Киргизии в 2010-м.
Как работать на войне? Специальной подготовки у меня не было и нет. Все приходит с опытом. Что нужно? Прежде всего, голову иметь на плечах. Знать, что востребовано в данный момент на новостном рынке, что ты должен освещать, и пробивные способности, чтобы оказаться там, где требуется.
Журналист на войне не может в своих материалах не отражать своего отношения к тому, что происходит. Это влияет на работу. Но я воспринимаю себя как часть механизма, который позволяет людям увидеть то, что происходит на самом деле. И в этом я вижу свою миссию: ты работаешь и фиксируешь. А дальше уже дело редакции, что публиковать, а что нет.
На войне могут быть разные кадры. Журналист не может в одиночку принимать решение, что показывать или не показывать. Ты фиксатор. Но все же есть моменты, когда ты принимаешь решение — как снимать. Я стараюсь не показывать явный натурализм в своих фото, это бессмысленно. Смерть не должна вызывать отвращение. Достаточно факта. Но как снимать на войне — общего ответа быть не может.
Об ответственности и риске
Говорят, что работа в "горячей точке" — наркотик.
Да, есть ощущение, что на войне ты делаешь что-то более важное, более настоящее, чем съемки в Москве, например. И потом очень сложно переключаться. Но адреналиновой наркомании за собой не замечал.
Я чувствую свою ответственность перед семьей. Я недавно женился, и когда моя жена будет ждать ребенка, буду оглядываться и стараться не волновать ее хотя бы в этот момент.
Впрочем, я и так стараюсь не рисковать понапрасну. Не лезу туда, где мало шансов остаться живым, а ценность съемки при этом будет невелика.