Владимир Познер: внутренне понимаю, что я не "наш"

В январе 2021 года на Первом канале должен выйти новый фильм "Обратная сторона кимоно" о Японии — восьмисерийная документальная картина Владимира Познера. В интервью ТАСС он рассказал о новом фильме, про что будет его книга, почему не боится пандемии, будет ли снова, на его взгляд, холодная война с США и каково быть в России вторым Владимиром Владимировичем после Путина.

— Владимир Владимирович, вы один из немногих людей, который перед личной встречей не попросил сдать тест на коронавирус. Это ваша позиция? Не боитесь?

— Не боюсь, да. Во-первых, у меня меньше шансов заболеть. Согласно научным данным, люди, у которых нулевая группа крови и резус отрицательный, имеют меньше шансов заболеть примерно на 15–20%. Это первое. Второе. У четырех процентов населения есть врожденный иммунитет. Пока еще пытаются найти способ это проверить, но, думаю, лично у меня такой иммунитет есть. Правда. Однако я, естественно, соблюдаю правила. Когда маску или перчатки надо надевать, делаю это. Но никакого страха у меня нет. Моя жена переболела. Легко, но переболела. Многие мои знакомые болели. Словом, спокойно к этому отношусь.

— Но ковид-диссидентом вас нельзя назвать?

— Абсолютно нет. Считаю, что это колоссальная глупость, если не сказать хуже. Когда в Америке менее чем за год уже умерли более четверти миллиона человек, то есть значительно больше, чем во время вьетнамской войны, о чем тут говорить вообще?

— Когда мы договаривались о встрече, вы сразу сказали: "Должен посмотреть в календаре и найти время". Получается, не снизили свою загруженность? У кого-то жизнь замерла... 

— Нет, у меня она почему-то никак не замирает. Конечно, я немного кокетничаю, не очень хотел бы, чтобы она замерла. Но иногда хочется, чтобы чуть-чуть поменьше активностей было… Но, по-видимому, такой золотой середины не бывает — либо на полную катушку, либо совсем нет. У меня все время какие-то дела. Причем интересные. Мне жаловаться никак не приходится. Ну, например, сейчас пишу книгу. Точнее, не книгу. Это Толстой писал книги, а я книжку пишу. Очередную. Мне это нравится, и пока довольно удачно получается. Но нет времени. Все время что-то отвлекает. 

— Про что новая книжка?

— Это довольно интересная история. Когда делаю свои документальные фильмы, беру интервью, у каждого человека прошу разрешения снять его портрет. Я вот такой фотолюбитель. Много снимаю, очень это люблю. И сами видите — у меня в кабинете на стенах висят в основном фотографии, а не что-либо другое. И года два назад рассматривал свои фотопортреты, сделанные во время съемок фильма "Германская головоломка". При взгляде на фотографию одного из собеседников у меня возник целый ряд соображений по поводу того, что он говорил. Возникла такая мысль: "А что, если написать такую книжку — вот фотография человека и вот то, что было, и какие у меня мысли". Решил это сделать. Написал книжку, которая называлась "Немецкая тетрадь". Субъективный взгляд, безусловно. Книга очень понравилась издательству, и она прямо "улетела". Отчасти моя фамилия на обложке, конечно, помогла. Но книжка на самом деле интересная. И там хорошие фотографии. Я очень этим  горжусь.

— Фотографии все только ваши?

— Да. Только мои, конечно. В издательстве сказали: "А можете еще?" Я подумал, что да, еще могу. И сделал вторую книжку, которая называется "Испанская тетрадь". Они хотели четыре книги, чтобы выпустить серией. Но понял, что четыре уже не потяну. Сейчас третья и последняя. И самая трудная, конечно. Это "Английская тетрадь". Она самая трудная, потому что англичане, безусловно, — это сложно. Они очень похожи на японцев. Они сами этого не знают, но это правда. Они многослойные, у них кодовый язык. Они островитяне, и этим очень многое объясняется. Если бы у меня было время, я бы, наверно, закончил даже до конца месяца. Но не закончу. Понимаю, что, скорее всего, закончу в январе.

— Выйдет в середине 2021 года? 

— Да, весной. 

О здравоохранении и "комплексе неполноценности" россиян

— Правильно понимаю, что и съемки программы "Познер" не прекращали?

— Не прекращал. 

— За время пандемии у вас в программе были одни из главных спикеров по этой теме — Михаил Мурашко и Анна Попова. Вы очень опытный интервьюер. Какое было ощущение от беседы? Наше здоровье в надежных руках? 

— Я не могу судить о работе министра здравоохранения. У нас здравоохранение неплохое по сравнению со многими странами. По сравнению с Англией, например. Вроде Англия — это Англия. Так нет. Многое у нас от советской системы, кстати говоря, осталось. Есть, к примеру, готовность обслуживать большое количество людей. Но общего представления не нахожу.

Попова, бесспорно, знающий человек. И очень достойный.

А что касается главных ньюсмейкеров, то так получилось, что благодаря моему знакомству с премьер-министром…

— России?

— Ну да. Мы были знакомы, еще когда он занимался налогами. А потом стал председателем правительства. И я позвонил ему, сказал: "Не знаю, поздравлять вас или нет". И добавил: "Знаете, одно из больших отличий нашего телевидения от, например, американского заключается в том, что в Америке если позовут какого-нибудь члена правительства на передачу, то он прямо прибежит, так сказать, на всех парах. Потому что это возможность объяснить, высказаться. А у нас — как бегемоты из болота. Вы не могли бы помочь?" И он действительно помог. По-моему, пять подряд членов правительства пришли. И меня интересовали их взгляды, их общее представление о том, чем они занимаются. Помимо того, какие они сами люди.

— На днях в топе было ваше заявление о том, что  у многих россиян есть "комплекс неполноценности". Что россияне не знают, что такое демократия и что такое либерализм. Можно все-таки прояснить эти слова? Что вы имели в виду? Мы, россияне, все-таки книжки же читаем...

— Нет-нет. Не в этом дело. Есть странное такое сочетание. Из-за очень сложной, драматической, порой трагической истории Россию рассматривают всегда и давно со знаком минус.

— Это в целом про мир?  

— Я скажу так — в западном мире. Насчет восточного ничего не знаю, совсем не специалист, не в курсе. И даже более того, у меня впечатление, что в арабском мире совсем не так относятся. То есть, с одной стороны, знак минус. С другой стороны, взгляд россиян на самих себя. Если начать со слов, что мы третий Рим, а четвертому не бывать, то есть ощущение своего величия. И все это приводит к очень странной смеси. Величие, и при этом для россиян иностранец — это что-то такое особое. Ведь в других странах — во Франции, в Америке, в Англии — иностранец и иностранец. Здесь же очередь надо уступить иностранцу — товарищи, пропустите — и так далее. А с другой стороны — "Да мы же лучшие". И вот это сочетание я и называю "комплексом неполноценности", который приводит к самым разным проявлениям — к национализму, к шовинизму. Я знаю немало русских людей, которые говорят: "Вот в прошлом году я отдыхал там-то. Было замечательно, не было ни одного русского". Представить, чтобы француз сказал так или испанец, невозможно. Почему вы так снисходительно относитесь к своему собственному народу? Я это имею в виду, когда я говорю о "комплексе неполноценности".

— А есть какая-то возможность это перебороть? Обидно же. Есть какой-то рецепт, который помог бы россиянам расправить плечи?

— Это чрезвычайно сложный вопрос. Так называемое патриотическое воспитание не способствует этому. Понимаете, этого не было у досоветских людей. Этого не было совсем. У меня большой опыт общения с первой эмиграцией, к которой относится и мой отец. Ему было 14, когда он уехал. А его родители уехали в 1922 году. И этот круг людей, их дети мне знакомы. И они все обожают Россию и русское. И у них нет этого снисходительного отношения, что "там нет русских, слава богу". Совсем нет. И, на мой взгляд, подчеркивать то, что мы другие — вот они, а вот это мы, — это играть на ложном понимании своего места в мире.

— Но такое же появилось не сегодня. 

— Отчасти это было и раньше. Скажем, когда Тютчев писал: "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить. У ней особенная стать — в Россию можно только верить". Я мог бы сказать: "Умом Канаду не понять". Ну, и так далее, только бы в рифму попасть. Да, Россия — сложная страна. С очень сложной историей. Но ведь это можно сказать о любой стране, в конце концов. Вот я пытаюсь понять англичан. Дико трудно! Но вот это вот "ура-ура" — как замечательно писал Паустовский по поводу некоторых плакатов, которые были тогда, "бодряческий смех боевитых мужчин и женщин" — это играет отрицательную роль. Как-то надо изменить взгляд на себя, на мир.

О  ТВ, пропаганде и сериалах 

— Вы сказали, что патриотическое воспитание вряд ли сработает. А, например, госзаказ, когда государство, условно, просит снимать хорошее, доброе кино, — это может помочь?

— Что такое "доброе кино"? Не понимаю.

Школа может и должна играть особую роль в том, чтобы подвести ребенка не просто к пониманию искусства, а к тяге к нему. Конечно, я журналист, а не философ, но мне кажется, что следовало бы задуматься над этим. 

— Владимир Владимирович, как считаете, сейчас телевидение, если брать в общем, не какой-то один телеканал, просветительскую функцию выполняет? Или ему и не надо уже?

— Не знаю, надо, не надо. Зависит от того, из чего исходить. Но эта задача не стоит. А стоит задача — рейтинг, привлечь как можно больше и, кроме того, формировать определенный взгляд на вещи.

— То есть пропаганда?

— Да, пропаганда, конечно. В советское время были просветительские программы. И в 1990-е были. Сейчас они, мне, по крайней мере, не встречаются. Может, они есть, но я о них не знаю.

— У телевидения, особенно сейчас, в пандемию, огромная аудитория. Если раньше люди могли варьировать — театр, кино, торговый центр, — сейчас, по сути, это интернет и телевидение. Не обидно упускать такую возможность, когда перед тобой миллионы?

— Это вопрос не ко мне. Не я отвечаю за ТВ. Очень многие, по крайней мере в моем круге, в основном смотрят сериалы. Причем не наши. "А ты видел Crown?" "А ты смотрел вот это?" И это неплохо, потому что это тоже дает какое-то представление. Но я не могу сказать, что телевидение попыталось использовать эту ситуацию, сделать какой-то рывок.

— А по поводу сериалов. Российские совсем не смотрите?

— Кое-какие смотрю.

— Есть такие, про которые можете сказать: "Ой, как здорово"? 

— Был сериал "Домашний арест". Очень хороший. Что, он злой? Он добрый? Да нет. Это о жизни.

— Это сатира все равно. 

— Это сатира. И очень хорошая, кстати говоря. Почему многих тянет в сторону сатиры? Потому что жизнь такова. Я бы сказал, что гораздо легче делать подобные вещи, чем такие, которые заставляют зрителя сопереживать и думать. Это трудно.

— Есть надежда, что появятся такие?

— Надежда всегда есть.

— Многие режиссеры и продюсеры смотрят именно в сторону интернет-платформ, которые снимают вопросы цензуры. Не уйдут ли окончательно талантливые люди в интернет, не отойдут ли они от традиционного телевидения? 

— Многие ушли. Особенно молодые.

— Да. Но как вы считаете, сейчас традиционное телевидение как себя чувствует? Как вы думаете, какая будет тенденция дальше? 

— Если будет и дальше проводиться та политика, которая ныне существует, конечно, опасность "утечки кадров" есть. Конечно. Люди все-таки, осознанно или неосознанно, ищут правду. Они хотят видеть то, что есть на самом деле. 

О фильме про Японию 

— Давайте поговорим про фильм о Японии, который вы делали до пандемии. Помню, что рабочее название было "Страна, которую так и не открыли". Теперь название изменили на "Обратная сторона кимоно".

— Да. Изменение названия, на мой взгляд, очень правильное. И, кстати, это название придумал Иван Ургант, мой соведущий. И я вам расскажу, почему оно такое. Вот я хотел купить кимоно. Но попросил не ширпотреб, а какое-нибудь старое кимоно. Мне нашли. Кимоно как кимоно. Одноцветное. Но внутри, на обратной стороне, вшита большая полоса шелка с совершенно потрясающим изображением диких лошадей скачущих. Психология японца — он знает, что у него это есть, но не показывает. У нас наоборот. То, что вы видите внешнее, — это вы не то видите совсем. Поэтому это очень правильное название, он очень хорошо придумал. И это гораздо точнее, чем предыдущее. То название, оно, на мой взгляд, такое тривиальное.

— Что нового о японцах узнали? 

— Например, выяснилось, что в каждом японце сидят два понятия. Одно называется "тотемай", а второе "хоннэ". Тотемай — это то, каким, ты думаешь, ты должен быть. Каким, ты полагаешь, тебя хотят видеть. Хоннэ — это каким ты хочешь быть. Когда ты берешь интервью у японца, он все время об этом думает. Он думает о том, что надо ответить, чтобы тебе это понравилось. Хотя он хотел бы, может быть, ответить совсем другое. И это — повод для большого стресса внутреннего у японцев.

— Долго пробыли в Японии? 

— Да, несколько раз ездили. И в какой-то момент во время первой поездки даже хотел закрыть этот проект. У меня было ощущение беспомощности. Я ничего не понимал. Там настолько все по-другому, настолько они другие, что у меня ничего не получалось. Нельзя задавать вопросы так, как я привык задавать. Ни одного слова не понимаю. Кроме того, выходит, что то слово, которое я говорю, понимается ими не так, как мы это понимаем. Ну, скажем, я спрашиваю женщину, очень интересную: "Скажите, вы правда считаете нас варварами?" Она секунд десять подумала и сказала: "Да. Только мы понимаем это не так, как вы". Я говорю: "А как вы это понимаете?" — "Мы понимаем это так, что вы очень неуклюжие. Вы размахиваете руками, выставляете ноги, громко говорите, не умеете мелко работать пальцами". Вот это — варвар. А мы-то понимаем слово "варвар" по-другому. Если бы она мне не объяснила, я бы сказал: "Ага, понятно, вы считаете, что мы варвары". Да не так они считают! И вот так все время. Ты с этим сталкиваешься, и пробиться невероятно трудно. И они не врут. Это поразительная вещь. И в глаза не смотрят. Это считается невежливым. И там миллион этих "положено — не положено". А мы ничего об этом не знаем. 

— Вот, получается просветительская миссия.

— Получается. Посмотрим, как это будет.

— Уже понятно, про какие страны будут следующие фильмы?

— Люди, с которыми мы делали свои фильмы, говорят: "Давай Турцию, она интересная, связана с Россией исторически". Но, во-первых, мне кажется, сейчас с Турцией очень тяжело будет. И я не ощущаю большого желания. И поэтому пока я ни о чем не думаю. Мы вот сделаем этот фильм, он выйдет — посмотрим. Появится, так скажем, аппетит — тогда да. Но пока нет. 

Об отъезде из РФ, вакцине и общении в Сети 

— Вы иногда заговариваете о том, что, будучи гражданином трех стран, могли бы когда-нибудь уехать из России. Какой на сегодня настрой? 

— Если я действительно ужасно хотел бы уехать из России, я мог бы уехать — и все. У меня есть квартира в Париже, за эти годы сделал себе подушку безопасности. Но понимаю, что нигде такой работы у меня больше не будет. Вряд ли я бы занимал там положение, которое каким-то чудом сегодня занимаю в России. Как и почему это произошло — не знаю. Я вам это говорю совершенно откровенно. И этим невероятно дорожу. И, конечно, по своему желанию никуда я не уеду. Уеду, только если не смогу работать. Но у меня есть жена, которая здесь родилась, выросла, у которой здесь бизнес. И это тоже играет немаловажную роль.

— То есть пока уезжать не собираетесь... 

—  Я говорил об отъезде в связи с тем, что не чувствую себя в России своим. Внутренне понимаю, что я не "наш". При том, что ко мне замечательно относятся. Просто удивительно даже. И это довольно тяжело бывает порой. Хотя мне жаловаться было бы странно. С моей жизнью прекрасной, интереснейшей. И с отношением, которое существует ко мне. Но я порой завидую людям, у которых в этом смысле нет вопросов. Они знают точно, что это мое, я свой. 

— А во Франции чувствуете себя своим?

— Да. Там все понятно. Реакции людей… Все эти мелочи, вы понимаете? Это не какие-то принципиальные политические вопросы. Нет. Это реакции, то, как разговаривают, как шутят, — вот это вот все. Такая вот хитрая вещь.

— А если еще говорить про Запад. Постоянно обсуждают введение "ковидных паспортов", чтобы сразу знать, кто уже вакцинировался. Что про это думаете? 

— Вот вы мне позвонили, мы договорились о встрече. И я могу задать вопрос: "Вы вакцинировались?" Я имею право его задать. И вы должны ответить. Какой паспорт? Если вы обманываете меня, значит, вы меня обманываете. Но я не считаю, что у вас должна быть корочка, с помощью которой вы доказываете это. Я спрошу, если меня подобное беспокоит. А все эти паспорта — нет, я против такого. 

— В свой день рождения 1 апреля вы рассказывали, что будете отмечать с женой дома, пообщаетесь с друзьями по скайпу. С весны не устали от интернет-общения?  Вы же все равно, наверно, не можете совершенно свободно общаться, передвигаться по миру?  

— Я мало общаюсь по интернету. Иногда бывают какие-то вещи по зуму, но мало. Мне это не мешает. Я категорически не стал бы свою телепрограмму делать таким образом. Это исключено. Если сказать, что больше всего для меня составляет трудность, — это сложности с поездками. И, в частности, скажем, в Берлин, где моя дочь, мои внуки, мои правнуки. Я не могу к ним поехать. Это да, это, конечно, тяжело.

— А три гражданства разве не помогают?  

— Это не имеет значения. То есть я могу к ним ехать, но тогда должен 14 дней быть в карантине. А я не могу 14 дней быть в карантине. Вот мы были в Юрмале летом, и моя дочь приезжала ко мне. Но не видел своих внуков уже больше года. Ничего не поделаешь. Но это да, это трудно.

— Вижу, сколько у вас дома книг. А есть какие-то, которые вы во время пандемии прочитали и про которые могли бы сказать, что они могут прогнать хандру?

— Знаете, у меня такое устройство, что мне вполне комфортно с самим собой. То есть я с удовольствием общаюсь, но могу без этого обходиться. Много читаю, много слушаю музыку. Это внутреннее устройство человека. От того, что я посоветую, скажем, прочитать "Мастера и Маргариту", мироощущение человека не изменится. Нет рецепта никакого. Есть много людей, которые не могут быть одни. Им это некомфортно. Я это понимаю. Но это не мой случай. Хотя, кстати, мы с моей женой из-за карантина гораздо больше общались. И это было прекрасно.

Об отношениях с Америкой и опасности ядерной войны 

— Вы довольно жестко иногда высказываетесь по поводу США и говорите, что Америка прошла пик своего развития и сейчас все не очень хорошо. Как думаете, с приходом Байдена что-то поменяется?

— Нет. Не думаю, что поменяется.

— И при выборах президента тоже? 

— Скажем, президентская кампания того же самого Байдена обошлась в 175 млн долларов. Откуда эти деньги? Кто их дает? Дают их крупные корпорации. Значит, кто управляет страной? Ведь если я вам дам деньги, вы мне будете обязаны. И когда возникнет вопрос моих интересов, вы будете должны их соблюдать.

— Вы проводили телемосты СССР — США. Как вам кажется, все-таки есть надежда, что будет сближение у России с США?  

— Понимаете, для этого нужна политическая воля руководства и колоссальная востребованность со стороны людей. Нет ни того, ни другого. Поэтому на это надеяться я не вижу повода.

— Совсем нет повода?

— По крайней мере я не вижу. Где он?

— Есть две сильные мировые державы с интересами в других странах. Может, стоит попробовать? 

— Стоит. Но здесь, я считаю, главная вина, конечно, Соединенных Штатов, которые требовали, чтобы Россия подчинялась их воле. Можно сказать, что это заложено в ДНК русского человека — плясать под чужую музыку невозможно. Либо мы партнеры, мы равные, либо нет.

— Теперь уже ничего не исправить? 

— До тех пор, пока Соединенные Штаты будут рассматривать Россию просто как страну, которая не пожелала плясать под их дудку, будут вот такие отношения. В принципе, если бы американцы изменили свою политику, я не сомневаюсь, что наша страна — в лице руководства — пошла бы навстречу. Хотя без большого доверия. Потому что столько раз уже были обмануты, что трудно поверить. Но тем не менее такое желание есть. Так что инициатор вот этих отношений — это, конечно, Соединенные Штаты.

— А по вашим ощущениям, есть угроза того, что может быть еще одна холодная война? При таком раскладе, с приходом Байдена? 

— Она, по сути, уже есть.

О возрасте и личностях в истории 

— Есть люди, которые иронизируют по поводу Байдена, обсуждая его возраст. Как считаете, должны ли быть какие-то возрастные ограничения для такой должности? Вот вы бы, условно, были бы готовы возглавить какую-нибудь страну?

— Нет, я не был бы готов. Понимаю, что это колоссальная ответственность. Колоссальная совершенно. Плюс, конечно, возраст все-таки сказывается. Человек стареет. Некоторые довольно рано. Тот же Рейган был тоже не то чтобы молодым. Прямо скажем. И все у него было хорошо. В данном случае было несколько таких странных моментов, когда Байден не помнил, где он.

Это повод и для иронии, бесспорно, и для беспокойства. Я-то думаю, что у них расчет такой, что Байден будет четыре года, а потом уже будет Камала Харрис. Еще восемь лет. Потому что она-то — совсем другой человек. Намного моложе. Каким окажется Байден, мы не знаем. Он очень опытный политик, он сто лет в политике. Но на самом деле в его 78 лет все-таки это нагрузка.

— А как вы в принципе относитесь к такой тенденции? Трамп тоже не совсем юный. Его сменил человек еще старше. Что это, почему такая тенденция? 

— Мне кажется, сегодня участвовать в борьбе за пост президента люди не хотят. Потому что начинают копаться в твоей личной жизни, все это печатают в газетах. Раньше в Америке это было невозможно, это было недопустимо. Просто не хотят мараться, понимаете? И, в общем, в этих гонках участвуют люди довольно посредственные. Почему выбрали Байдена по сравнению с остальными? А кто там был? Там не на что смотреть. Я смотрел эти дебаты, например. Это просто слезы. В данном случае ведь голосовали не столько за Байдена, сколько против Трампа.

— Получается, что роль личности в истории сейчас нивелируется?

— Можно на это посмотреть чуть с другой стороны. Скажем, итальянский неореализм. Кино. Антониони, Феллини, Висконти и так далее. А потом нет ничего. Есть какое-то итальянское кино. Почему они возникли, почему они исчезли — неизвестно. Вот обстоятельства выталкивают, порождают каких-то людей, а потом их нет. Сегодня с лидерами в мире дела обстоят не самым лучшим образом. Когда-то были Ганди, Сталин, Гитлер, Рузвельт, Черчилль и так далее, совершенно феноменальные, которые запомнились навсегда. А теперь кто там? Да черт его знает, какие-то непонятные люди. Сейчас в мире вот такой голод в том, что касается личностей.

О русской интеллигенции и потерях

— В конце года ушли Жванецкий, Антонова, Джигарханян... Как вам кажется, кто-то достойный придет им на смену, не останемся мы просто в пустоте и в тишине?

— Знаете, вот в России было особое явление, которое называлось "интеллигенция". Причем только в России. Когда по-английски, например, говорят слово intelligentsia, имеют в виду Россию. Я для себя объясняю появление интеллигенции определенным образом. Вот, скажем, как рождается алмаз? Ведь алмаз — это на самом деле углерод. Но алмаз — самый твердый из всех минералов. Как рождается алмаз? Под гигантским давлением. Я считаю, что интеллигенция тоже родилась таким образом. Под гигантским давлением, которое длилось столетиями. Она просуществовала относительно недолго. А потом ее уничтожили. Обстоятельства уничтожили, революция, репрессии, война. Ну и как социального класса или прослойки ее больше нет.

Может ли она опять появиться? Думаю, что нет. Или через очень большое время. Нужны обстоятельства. Ведь, в конце концов, эти люди, о которых вы говорите, — Жванецкий или, скажем, Плисецкая — это все порождения советского строя. Строя репрессивного, безусловно, с насилием. И вот рождались в результате вот такие вот люди.

Сейчас совсем другое. Совсем другие обстоятельства. Несомненно, появятся какие-то яркие фигуры. Но на сегодняшний день мне кажется, что мир стоит на каком-то перепутье. 

Мне кажется, что мы накануне каких-то очень серьезных изменений. И в целом в жизни тоже. Когда говорю "накануне", я не имею в виду ближайшие пару недель.

— Но еще год назад мы не могли представить, что все будем ходить в масках, спрашивать, кто переболел, кто не переболел, проводить все в онлайне. Нет ли надежды, что эта история с коронавирусом тоже каким-то образом даст толчок для того, чтобы жизнь, в том числе и творческая, пошла в новое русло? 

— Да. Это возможно.

О том, как преодолеть страх 

— Кажется, сейчас основное настроение в России — это страх. Люди очень боятся заболеть…

— Да. Но не только в России.

— Как считаете, чем можно сейчас себя успокоить, прийти в какое-то равновесие?

— Тут я, пожалуй, не могу предложить никакого рецепта. Я не знаю. Это все-таки зависит от мировоззрения. Да, это происходит, происходило подобное и раньше. Была "испанка" в 18–19-м годах прошлого века, от которой погибло гораздо больше людей. И они преодолели это. И, слава богу, мир развивался. И тут будет то же самое. Что касается страха — это зависит только от тебя. Я болел раком. Дважды. И либо ты сдаешься, либо ты говоришь "нет". Понимая, что это может кончиться совсем плохо. Но в значительной степени от твоего внутреннего настроя зависит, преодолеешь ты или нет. Это точно совершенно. Это внутреннее такое: "Нет, я не уступлю, я не сдамся, я не откажусь ни от чего". И мне кажется, что то же самое здесь. Боязнь коронавируса — это совсем не то, что заболеть раком. Но это из той же области. Категорическое внутреннее нежелание уступать, поддаться этому. Как будто это какой-то враг и — нет, я не сдаюсь. Это не означает неразумное поведение. Нет, конечно. Но все-таки это очень важно. По крайней мере, я в этом абсолютно убежден.

— Когда набираешь в поисковике "Владимир", появляются две фамилии — Путин и Познер. Каково себя ощущать вторым Владимиром Владимировичем в России?

— Честно скажу, я никогда об этом не думал. Если бы верил в Бога, я бы сказал, что Бог меня поцеловал. Но так как я неверующий человек совершенно, так не думаю. И, конечно, такая мысль, что я второй Владимир Владимирович после Путина, мне совершенно чужда. У меня есть чувство благодарности людям. Но есть и те, кто сильно меня не любит. И это мне нравится. Потому что у журналиста это должно быть. Знаете, Сирано де Бержерак говорил: "Под взглядами врагов я хожу прямее". И это правда. Если журналиста любят, значит, что-то не в порядке. Если власть его награждает, тут тоже вопрос есть большой.

— Но вы себя называете журналистом или, может быть, мэтром? 

— Киломэтром (смееется). Да, я журналист. Знаю, что я хороший журналист. Думаю, что среди интервьюеров самый сильный. Но это все равно что "самый быстрый человек". Он быстрее всех пробегает сто метров. Сегодня он чемпион Олимпийских  игр. Ну да, здорово, замечательно. Но это преходящая вещь. В своей профессии чувствую себя сейчас — на мой взгляд, я искренне вам говорю — сильнейшим. Но наверняка потом появится другой. И это нормально.

Беседовала Наталья Баринова