Кирилл Серебренников: то, что я сделал на экране, — это мой трип

В четверг в прокат выходит картина Кирилла Серебренникова "Петровы в гриппе" по роману Алексея Сальникова, премьера которой прошла в основном конкурсе Каннского кинофестиваля. Фильм рассказывает об обычной семье Петровых: он — слесарь, она — библиотекарь, у них есть сын, но вместе Петровы давно не живут. Все вместе они заболевают гриппом, и неожиданно повседневная реальность видоизменяется и становится похожа на коллективную галлюцинацию, полную странных образов и безумия. К российской премьере картины Серебренников рассказал ТАСС о непростых съемках, разнице между абсурдом и парадоксом, отношении Запада к России и о том, что думает о современных сериалах.

— Честно говоря, я боялась смотреть фильм, потому что трейлер показался мне каким-то истеричным, а в итоге мне понравилось. У вас получился такой упорядоченный хаос. Как вы укрощали непростую книгу Сальникова и как работали со съемочной группой?

— Вы знаете, в России у меня редко спрашивают про то, как мы работали над картиной. Вопросы обычно ограничиваются смешными случаями со съемок либо о том, что мы вообще этим хотели сказать? Так что, честно признаюсь, главный интерес в работе над романом "Петровы в гриппе и вокруг него" — как это вообще можно сделать? Как это придумать и как найти кинематографический эквивалент сложнейшей книжке Сальникова. Ведь в ней умещается почти пять разных книг, и главный герой в романе как бы ничего не делает. Это такой русский "Улисс" о том, как заболевший гриппом человек просто едет домой в течение одного дня. Вот и как выразить это невыразимое?

Все-таки книга — это образы в голове у каждого отдельного читателя, а кино предназначено для коллективного просмотра. Это коллективная галлюцинация. Мне было интересно придумывать эти однокадровые сцены. Было важно, чтобы артисты из черно-белой части фильма играли по несколько ролей в цветной — так создавалась рифма с пилюлей из прошлого, которая лечит мальчика в настоящем. Эта книга ведь про очень странную связь прошлого и нынешнего, и эта связь не вполне линейная. Прошлое разлито в нашем настоящем. Как это выразить? 

— Фильм получился оригинальным не только в идейном, но и в техническом смысле. Некоторые сцены поражают. Как вы над этим работали?

— Если вы про сложные однокадровые сцены, то мы, говоря на театральном языке, много репетировали. Например, сцену с Ваней Дорном мы сочинили на площадке за несколько дней. Она должна была быть короче практически на четыре минуты, но за два дня до съемок нам отказали в локации, и нам пришлось переехать в совсем другое место.

— Кошмар.

— Да, из-за этого сцена стала длиннее, потому что увеличилось количество шагов от объекта до объекта.

— Просто ад контрол-фрика.

— Это было нервно! Но мы сняли два дубля, и я выбрал второй. Было невозможно снимать много дублей, потому что это требовало огромного количества усилий всех людей. И требовало вдохновения. Наш оператор Саша Вдовенко, который снимал все это одним кадром 18 минут, — просто выдающийся профессионал и героический человек. Я думаю, третий дубль он бы просто не выдержал или не сделал бы это так вдохновенно.

— Когда снимают одним кадром, это так погружает в фильм, что невозможно не впечатлиться.

— В "эффекте Кулешова" (эффект, создаваемый при монтаже, когда последующий кадр объясняет смысл предыдущего) много чего есть хорошего, но, когда зритель видит честное течение времени на экране и понимает, что его не обманывают и что все происходит на его глазах, в этом есть какой-то важный кредит доверия. Я сам обожаю в фильмах однокадровые длинные сцены, потому что они заставляют меня туда полностью погружаться, забывая про технологию кино. Но здесь сразу видно, что умеют актер, режиссер, оператор: если артист что-то делает плохо, то это невозможно исправить, если плохо придуманы мизансцены или неточная пластика съемки — сразу провал.

— И вот я перехожу к вопросам про смыслы, простите.

— Так.

— По вашим фильмам складывается такое впечатление, что вас всегда интересовал абсурд, и жизнь в России в ваших работах часто сводилась к абсурду. Вы считаете, что нельзя без него рассказать про нашу действительность?

— Все-таки наш фильм — это больше галлюцинация, нежели абсурд или то, что вы называете абсурдом. Потому что из названия следует, что Петров болен гриппом, и гриппозное состояние героя должно передаться зрителю, ведь в таком измененном состоянии мы начинаем иначе видеть реальность.

— Мне показалось, что галлюцинации — это прием, с помощью которого вы показываете абсурдность действительности, к которой мы привыкли.

— Абсурд нашей реальности и есть наша реальность. Грубо говоря, мы же какие-то вещи не осознаем как абсурд, мы в этом живем — и довольно привычно и комфортно. Я не очень люблю слово "абсурд" как прием. Давайте назовем это искусством парадокса. Такой парадоксализм присутствует в великой русской литературе: у Достоевского, Хармса, Введенского, у авторов, которые мыслили категориями парадоксального. То, что есть вокруг нас, — это сдвиг реальности. Реальности, над которой был произведен какой-то эксперимент либо она внезапно изменилась за счет нашего интенсивного мышления о ней. Мы, внедряясь и наблюдая реальность, думая о ней, этим меняем ее. И, наверно, это изменение, этот сдвиг вы и называете абсурдом. Я склонен считать, что это какой-то трип, галлюциноз, разрушенная граница между сновидением и явью, бытием и небытием. Речь в фильме идет о персонаже, который то ли живет, то ли умирает.

— Эта галлюцинация героев наполнена хорошо узнаваемыми образами. Я думаю, для каждого российского зрителя они очень узнаваемые и родные. А что вы думаете про зрителей иностранных? Будет ли им понятно, что происходит в фильме, или это будет воспринято как нечто странное и дикое?

— Нет, это не так. Нам все время кажется, что, если нас показали каким-то непривычным для нас способом, то это что-то неприглядное. Наоборот, все это вызывает большой интерес, тем более все же видят, что фильм снят с любовью.

— Дело даже не в красоте, а в том, что эти образы совсем незнакомы иностранным зрителям.

— Для итальянцев непонятны французы, для французов непонятны немцы, для немцев швейцарцы выглядят в чем-то как сумасшедшие и так далее. Для нормальных людей на Западе, в Европе нет "их" и "нас", и они всю эту многосложность и многоуровневость мира впитывают с детства. Это и есть присущая им толерантность к иному и к чужой инакости, которую у нас пытаются критиковать или считать слабостью. Это важнейшее понимание того, что иной, непохожий на тебя человек имеет право на жизнь и достоин счастья и нашего интереса. Нет единого "они" и единого "мы". Все люди очень разные, и в этом особенность и, я считаю, обаяние мира.

Есть люди, которые вообще никаким кино не интересуются, а есть люди, которые интересуются русским артхаусом. Я раньше много ездил по фестивалям, и ко мне после показов в Локарно, Венеции, Риме подходили зрители, и какие умные вопросы они задавали! Это были искренние, интересующиеся искусством люди, и для них не было такого: "О, русские, какие вы все странные!" Они через фильмы пытаются понять что-то про нашу жизнь, нашу страну.

Во всех западных оперных театрах поют русские певцы, и к ним относятся с восторгом. Сейчас я буду в Мюнхене делать оперу — в знаменитый баварский театр пришел новый интендант Серж Дорни, а с ним музыкальный руководитель Владимир Юровский, который много работал в Лондоне и вообще давно и успешно работает на Западе. И вот первой оперой, которую придут слушать и смотреть мюнхенцы в Баварский опере, будет "Нос" Шостаковича и Гоголя в постановке русского режиссера с русским дирижером за пультом, с большим количеством русских певцов. Почему они не поставили Штрауса и Вагнера? Значит, мы им интересны, им интересно наше искусство, интересно все настоящее, яркое, уникальное.

— С приходом пандемии все чаще ведутся разговоры о том, что кинофестивали не так уж важны и вообще это пережиток прошлого. Понятное дело, что премьера на Каннском фестивале — это всегда приятно, но насколько фестивали важны для вас как режиссера с практической точки зрения?

— Фестиваль — это лучший старт для фильма, особенно для авторского. Мои фильмы достаточно хорошо идут в западном прокате, и фестивали являются лучшим трамплином, чтобы про фильм узнали и он пошел куда-то дальше. Вопрос все-таки не в призе — через год никто, кроме специалистов, и не скажет, кто что выиграл. Но важно другое: Каннский фестиваль, Берлинский, Венецианский, фестиваль в Торонто — это главные смотры, через которые кино объявляет о своем существовании. Про твой фильм сразу из-за сильной медийной поддержки узнает огромное число людей.

— И там можно встретить дистрибьютеров, продюсеров...

— Конечно. Зрители узнают про наших артистов, авторов, композиторов. Это такая витрина русской культуры, как бы к этому ни относились. Это важнейшая встреча с мировой киноиндустрией. 

— Сейчас у многих режиссеров есть по своему сериалу, все резко этим заинтересовались. В прошлом году были новости о том, что вы планируете снимать сериал про Андрея Тарковского. Вообще, интересно попробовать свои силы в этой сфере?

— Да, есть у нас с компанией Hypefilm такой проект. Мне в принципе интересна большая форма кино. Мне кажется, когда мы смотрим, например, мини-сериал HBO "Чернобыль", то понимаем, что это никакой не сериал, а просто большой фильм. Кино, которое длится четыре часа. Это романная форма, которая вернулась к зрителю. Недавно все были убеждены, что зрители не будут смотреть ничего длиннее полутора часов. Ан нет, смотрят! Помните, была такая теория, что роман умер? А вот оказывается, что все-таки можно написать новый роман, можно вернуться к большой форме фильма с большим количеством героев, симфонической структурой, сложными параллельными линиями. 

— А вы вообще любите посмотреть сериал, расслабиться, отдохнуть?

— Нет, я, скорее, смотрю и работаю. Хотя мне нравятся и развлекательные фильмы. Например, то, что делают Райан Мерфи или Марк Черри. Это такое легкое чтиво, но совсем не бессмысленное. Но я больше не про расслабиться, а про поработать.

— Стриминги, особенно во время пандемии, набирают все больше популярности, у нас в России тоже. Как вы думаете, стала ли киноиндустрия более демократичной с приходом стримингов?

— Это действительно означает больше возможностей для режиссеров и авторов, т.к. больше денег тратится на кино, потому что возникла необходимость производить больше "контента". Я, кстати, очень не люблю это слово.

— Оскорбительное немного.

— Ну да, оно, как асфальтом, заливает все единым смыслом массового потребления, а для меня авторские фильмы — штучное явление, это не "контент". 

— А качество российских сериалов повысилось?

— Мы выходим на хороший уровень сериалов, как мне кажется. Я посмотрел "Эпидемию", и это отличная работа — крутая, лихая, сложная. Или "Чики". Можно всех поздравить, просто какой-то восторг! И продюсеров, которые решились это сделать, и режиссера, который все это придумал и добился такого качества киноповествования, и блистательную компанию артистов.

— В общем, можем!

— Можем, если хотим.