В конце октября президент России Владимир Путин назначил Марию Львову-Белову уполномоченным по правам ребенка. Первое интервью в новой должности она дала агентству ТАСС. Детский омбудсмен, которая воспитывает девятерых детей, рассказала, как ее семья пережила период дистанционного обучения из-за пандемии, кто такие киберпсихологи, зачем в школах нужны службы примирения, а также почему позитивный контент нуждается в продвижении.
—Чуть больше месяца вы являетесь уполномоченным по правам ребенка. С чего началась ваша работа на этой должности? Обращений какого характера вы получаете больше всего на данный момент?
— Для меня очень важным при вступлении в эту должность было понять, кто такой эффективно работающий уполномоченный по правам ребенка. На мой взгляд, уполномоченный — это человек, который выступает защитником и одновременно координатором, когда нет единого интересанта, у него есть возможность видеть картину целиком и сшивать там, где необходимо. Есть большое количество моментов, где нужен маршрут, на котором будут встречаться все ведомства, все институты. Важно, чтобы был отдельный человек, который бы координировал эту работу.
Что касается обращений, которые поступали на момент, когда я стала уполномоченным — буквально за месяц мы получили порядка 724 обращений. Они касались и имущественных прав, и жилья, и лекарственного обеспечения, и защиты прав детей-сирот — то есть очень разнообразный спектр. Мы осознаем, что для многих это последняя надежда, и очень важно не пропустить какую-то мольбу о помощи, последнюю веру в то, что восторжествует справедливость.
В самом начале я многое делала в ручном режиме, звонила и знакомилась с губернаторами, просила помочь в случаях, когда мы понимали, что своими силами не справимся и нам необходима поддержка. Было радостно, когда у нас появились первые результаты: детей брали в садики, бабушкам отдавали под опеку внуков, которые раньше находились в социальных учреждениях, решался вопрос с жильем для паллиативного ребенка.
Еще один важный момент — это работа с региональными уполномоченными, которые на местах справляются с разными трудностями, сложностями, проблемами, возникающими у детей и семей. До марта я планирую встретиться с каждым уполномоченным отдельно, этот процесс уже начался, и мне радостно, что многие коллеги из регионов готовы потратить большое количество времени, чтобы приехать и наметить планы по дальнейшему сотрудничеству и совместным проектам. С некоторыми мы проведем встречи дистанционно, но большой интерес к сотрудничеству очевиден.
Отдельный важный блок был посвящен непосредственной работе с детьми. Одно из самых главных правил в моей работе — это слышать голос ребенка и понимать, что для него важно, что его наполняет, что дает ему ощущение будущего и уверенность в завтрашнем дне. Принцип "ничего для нас без нас" в работе уполномоченного по правам ребенка — один из самых главных. Мы сколько угодно можем придумывать, что же необходимо нашим детям, в чем они испытывают трудности, но пока мы не получим эту информацию от них самих, наши догадки могут быть недостоверными
— Какие основные задачи вы для себя поставили, скажем, на ближайший год? Какие направления деятельности планируете развивать в первую очередь?
— Учитывая то, какие поступали обращения, и после общения с профильными министерствами и ведомствами образовались три основных направления.
Первое — это работа с подростками. Мне как многодетной маме понятно, что подростковый возраст — самый сложный и уязвимый. Один из проектов в этом направлении будет посвящен созданию инфраструктуры для подростков, чтобы им было куда пойти, как альтернатива подъездам и торговым центрам, чтобы там были люди, с которыми будет интересно, — это молодые активные вожатые, психологи, социальные педагоги. Кроме того, планируется запуск проекта, который будет посвящен методической подготовке специалистов, работающих с подростками. Еще одна инициатива касается альтернативы колониям, закрытым школам-интернатам для детей, совершивших правонарушение. Это своего рода социальная реабилитация, которая позволила бы перестроиться ребятам и дать им новые перспективы и шансы на новую жизнь.
Второе направление — это проект для семей, где появляется ребенок с инвалидностью. Очень важно в этом случае выстроить дорожную карту для семьи, чтобы они понимали, кто их может поддержать, где они могут получать образование, реабилитацию, каким образом они могут выстраивать коммуникацию с НКО. Надо дать возможность выбора семье, дать альтернативу и ресурс для того, чтобы семья могла справиться.
Третье направление — это проект "Пространство, дружелюбное к детям". Речь о создании совершенно безопасной и развивающей среды и инфраструктуры для ребенка. Это безопасность на дорогах, безопасный город, детские площадки, а также киберпространство, где тоже нам необходимо безопасность для ребенка создавать.
Кроме того, считаю одним из важных направлений своей деятельности выстраивание системы по переходу детей в социальные учреждения, когда их беспризорными нашли на улице или забрали из неблагополучных семей. Сейчас ребенок так или иначе проходит через больницу, и он находится в закрытом боксе от 2 недель до 3 месяцев. В этой травмирующей ситуации для ребенка важно, чтобы рядом находился психолог и с ним начиналась работа по реабилитации, а в медицинских учреждениях это сделать сложнее, у них другой функционал. Мы очень надеемся, что, объединив усилия, эту задачу сможем решить для всей страны
— Вы учились музыке, даже преподавали в музыкальных школах, потом занялись социальной адаптацией молодых людей с ограниченными возможностями здоровья, а также оставшихся без попечения родителей к самостоятельной жизни. Какую роль сейчас в вашей жизни играет музыка и волонтерская деятельность?
— Буду с вами честной, музыка была мечтой моего папы. Он очень хотел, чтобы я пошла по его стопам, и я как послушная дочь это исполнила. При этом я никогда не любила занятия музыкой, для меня было сложно отсиживать несколько часов, играя гаммы. Когда я стала преподавателем по классу гитары, для меня самым ценным было общение с детьми, этот контакт с детьми был для меня всегда очень дорог. Я преподавала в рабочем районе. Приходили разные дети, и меня вдохновляло то, что я могу им помогать. Затем я начала заниматься общественной деятельностью, сначала мы помогали детям-отказникам, потом стали приходить в детские дома и старались помочь детям подготовиться к взрослой жизни, привив им навыки, которые обычно мы получаем в семье. Со временем мы поняли, что им нужна, прежде всего, семья и стали заниматься приемным родительством, так у меня в семье появилось четверо приемных детей. От музыки у меня сейчас осталось пение на клиросе, там я пою уже двадцать лет. Это мой ресурс, моя возможность перезагрузиться и побыть с Богом. А волонтерская деятельность — это близость к земле, и вне зависимости от своей загруженности я считаю необходимым сохранять контакт с ребятами с инвалидностью, с детьми, находящихся в социальных учреждениях. Это дает почувствовать людей, понять, что для них важно, потому что, находясь в кабинетах, можно об этом забыть.
— У вас в семье воспитываются девять детей, под опекой находятся еще тринадцать молодых людей. Как вы находите время, силы и возможности каждому уделить внимание, погружаться в их проблемы, решать их, когда вы, можно сказать, присматриваете за всеми российскими детьми?
— Что касается быта — у меня есть няня, которая помогает с моими младшими детьми, у всех детей есть обязанности и дежурства. У меня очень самостоятельные дети, они могут присмотреть за младшими, помогать в покупке продуктов, и я им за это очень благодарна. Что касается близости к детям, у нас есть семейные традиции, например, в субботу мы пьем чай из самовара за просмотром фильмов. У нас есть традиции, связанные с православными праздниками — с Пасхой, с Рождеством, когда мы украшаем елку, расписываем пряники, ставим домашние спектакли или учим колядки. Это согревает детей, даже когда мы не рядом. Я постоянно стараюсь быть на связи, использую все возможные ресурсы. Мы для детей поддержка, но мне кажется неправильным, когда мы своих детей ставим во главу угла и считаем, что вся наша жизнь только им должна быть посвящена. Поверьте, им это не нужно. Но очень важно постараться уделить каждому ребенку хотя бы 15 минут, конкретно ему, когда он будет знать, что мама только с ним. Это для них важно.
— Переводили ли ваших детей на дистанционное обучение в период подъема заболеваемости? Расскажите, вы справлялись с этим в каком-то смысле испытанием, ведь надо организовать для всех возможность онлайн-обучения, отдельное место для учебы?
— Это было очень непростое время, у меня было трое школьников и двое дошкольников. Первая сложность была связана с нехваткой техники, вторая — с нехваткой места, потому что нужно было всем выделить какой-то уголок, чтобы они друг другу не мешали. А самое трудное было то, что после уроков необходимо было им объяснять материал, делать домашнее задание, потому что дистанционный формат для нас не очень привычен и знания, которые мы получаем в реальном времени, усваиваются лучше. Но я при этом понимала необходимость происходящего, понимала, что сейчас вспышка заболеваемости и все терпят эти сложности.
— Как вы относитесь к тому, что дистанционное обучение может навсегда стать частью наших повседневных реалий?
— Я бы не говорила, что дистанционное образование подменит очное, это, скорее, расширение возможностей. Дистант для многих — единственная возможность обучения, например, для ребят с инвалидностью в отдаленных селах, или же для ребенка, который получил травму и теперь должен находиться дома какой-то период времени. Нам нужно развивать и одну, и другую форму, а не противопоставлять их. Они должны друг друга дополнять. Сколько у нас сейчас разных онлайн-курсов, когда мы обучаемся с вами, повышаем свою квалификацию учимся чему-то новому, это же тоже непривычный формат, который дает нам новый ресурс. Я разговаривала с Сергеем Кравцовым (министр просвещения — прим. ТАСС), и мы еще раз с ним обсудили, что дистанционный формат ни в коем случае не будет подменять очный. Если вдруг что-то будет возникать, это будет связано только со вспышкой заболеваемости на какой-то определенный период времени в тех или иных регионах
— Не получаете ли вы писем от обеспокоенных родителей, что невакцинированные или непереболевшие подростки будут с появлением вакцины ограничены в посещении ряда мест?
— Сказать, что мы получаем обращения от родителей, это ничего не сказать. Мы получаем огромное количество и обращений, и писем в социальных сетях, в личных сообщениях. Да, действительно, нашу позицию я не раз озвучивала, вакцинация возможна, во-первых, после доказательных исследований, которые подтверждают ее эффективность и безопасность, а во-вторых, только с согласия законных представителей. Но знаете, есть интересный момент, в соответствии с законом с 15 лет ребенок сам может принять решение, хочет он вакцинироваться или нет. С точки зрения того, нужно ли усилить это разрешением второго родителя, мне кажется, что это приведет к еще большему количеству разных правил, которые точно не будут улучшать нашу жизнь. Это выбор каждого, свободный выбор, об этом говорил президент. Я также считаю, что мы не должны ограничивать права тех родителей, которые хотят вакцинировать своих детей, знаю примеры родителей, которые уже хотят привить своего ребенка. Мне кажется, что было бы правильно давать возможность выбора каждому конкретному человеку в каждой конкретной ситуации.
—Что вы думаете о возможности появления QR-кодов для несовершеннолетних?
— Что касается QR-кодов, мы слышали заявление Татьяны Голиковой, которая говорила о том, что о QR-кодах для подростков говорить рано и преждевременно, и их сейчас никто не рассматривает. Мне кажется, что это самое главное заявление, эту позицию правительства мы разделяем, потому что понимаем, что это поделило бы детей на вакцинированных и невакцинированных.
— Ваша предшественница Анна Кузнецова приводила в сентябре статистику, согласно которой более половины детей в РФ сталкивались с буллингом, при этом треть из них не рассказывает об этом. Как, на ваш взгляд, можно победить проблему буллинга в школах?
— Мы однозначно должны работать в этом направлении. Победим или нет — сложно сказать, но буллинг существует. Когда мы были в “Артеке” (международный детский центр — прим. ТАСС), одна девочка поставила спектакль о своей личной истории о травле в школе. В конце, когда оператор спросил, кто сталкивался с подобным, треть детей подняли руки. Это было просто откровением для всех. Нельзя недооценивать то, что происходит в школах и в киберпространстве. Прежде всего, тут должна быть нетерпимость нас, взрослых, а также детей, педагогов. Родители не должны это замалчивать, не должны этого отрицать, мы не должны говорить, что это необходимо для выстраивания атмосферы или для воспитательных целей. Второй момент — это развитие служб примирения в школах. Они должны не только помогать в урегулировании конфликтов, но и обучать поведению в ситуации, когда на тебя нападают твои сверстники или старшие школьники.
— Возможно, здесь нужны какие-то законодательные изменения?
— Да, на наш взгляд, нужно рассмотреть возможность внесения изменения в закон “Об образовании”, как раз о порядке работы таких служб. Сейчас многие об этом говорят, и рано или поздно действительно какие-то изменения будут, а для того, чтобы это прописать все более-менее конкретно, чтобы это были не просто слова, нам необходимо собрать сейчас реальный опыт, реальные инструменты, которыми можно было бы воспользоваться, чтобы это уже вынести на федеральный уровень.
В конце-концов, травля может стать одной из многих причин, которые толкают подростков на стрельбу в школах. И здесь есть несколько факторов, которые мне кажутся важными. Во-первых, это протокол работы СМИ. В ряде стран освещение подобных сложных случаев строго регулируется. Очень важно не смаковать подробности, не вести трансляцию, не брать интервью у человека, который это совершил, не рассказывать пошаговую инструкцию, как это происходило, в общем, не романтизировать эти процессы, потому что многие подростки думают, что так можно прославиться, надо уметь подавать: очень сухо, с минимальным количеством деталей. Второе — это работа с подростками, когда мы понимаем, что что-то не так. Замкнутость, отчужденность или, напротив, демонстративное поведение, когда ребенок открыто об этом заявляет, когда пишет на эту тему в социальных сетях. Это сигналы для помощи, она должна быть комплексная, мы должны понять, что ребенком движет сейчас, какая ему необходима поддержка.
— Как, на ваш взгляд, следует бороться с проблемой кибербуллинга?
— Я бы не разделяла травлю в школе, на улице и травлю в интернете, это все в целом про одно, только травля в интернете дает возможность еще и некой анонимности, и жесткости, и подключению к этому большого количества людей в качестве свидетелей. В ряде стран существуют киберпсихологи, и я считаю, что нам тоже необходимо в этом направлении двигаться и развиваться. Должны быть люди, которые могли бы работать в интернете, внедрять группы помощи, переписки, общаясь напрямую с ребенком, который подвергается травле, а также обучать навыкам безопасного цифрового поведения, как правильно реагировать. Ведь уже даже сложились определенные правила, например, что лучше не отвечать, не подогревать, по возможности не вступать в переписку — какие-то вещи уже существуют. Поэтому здесь важно, чтобы появлялись специалисты, профессионалы, которые могли бы подсказать, как вести себя в информационном пространстве.
— А как должны реагировать родители, если узнали о травле их детей в интернете?
— Очень важный момент — это чуткость по отношению к детям, если у ребенка меняется поведение, если он закрывается, то надо постараться разобраться, что с ним происходит. Мы, взрослые, должны активно поддерживать ребенка, говорить о том, что он не должен бояться поделиться тем, что его беспокоит. Совсем недавно я принимала участие в подписании хартии альянса крупнейших IT-компаний о цифровой безопасности детей (Хартия "Цифровая этика детства" - прим. ТАСС) это социальная ответственность бизнеса, когда они не ждут принятия законодательных мер, когда они самостоятельно участвуют в жизни детей. Многие вещи очень тонкие, высокой духовно-нравственной организации, и на уровне закона не всегда получается их решить. А вот ответственность платформ, владельцев социальных сетей, которые будут блокировать подобные проявления, которые вырабатывают вот эту стратегию работы в интернете, они, безусловно, тоже необходимы.
— В ноябре "Лаборатория Касперского" провела исследование, согласно которому почти 80% детей в России читают блогеров и смотрят их видео, когда находятся в интернете. Вас не беспокоят эти данные, учитывая, сколько контента разной степени жесткости есть в интернете? Считаете ли вы, что детей нужно ограничивать во времени нахождения в интернете?
— Пока, к сожалению, это регулируют только сами родители, сами взрослые, сколько времени ребенок проводит в интернете. Мы знаем, что, например, "Лаборатория Касперского" создала программу, которая позволяет ограничить количество времени, проведенного в сети, контент определенный, и дает возможность отследить местоположение ребенка, эти сервисы родителям очень облегчают жизнь. Что касается блогеров, есть позиция, как в Китае, — все запретить, ограничить. Я не сторонница такого. Конечно, если совсем треш, то надо запрещать всеми силами, на уровне законодательства. Но что касается создания стерильной атмосферы, мне кажется, это не совсем правильно, потому что потом ребенок вырастет и не сможет научиться работать с негативной информацией, это тоже навык, который необходимо прививать. И я за альтернативу, за возможность создания хорошего контента. Я знаю огромное количество интересных каналов, которые смотрят мои дети: это рассказы о животных, это блогеры, которые анализируют современную классику, литературу. Это действительно разнообразие, и важно, чтобы была вариативность, чтобы мы нашим детям прививали вкус, чтобы мы показывали, как возможно эту информацию сортировать. И, конечно, платформа должна нести ответственность.
— Как вы в целом оцениваете качество детского и подросткового контента в российском сегменте интернета? Что, на ваш взгляд, необходимо в нем изменить?
— Детский контент — это то, что требует инвестиций. Эту сферу сложно сделать прибыльной, она с трудом окупается, в это нужно однозначно вкладываться. Второй момент — это канал, по которому этот контент транслируется. Я недавно нашла короткометражный фильм "Яблоня", не могу вам даже передать, насколько он глубокий. Мы смотрели его на встрече с подростками и плакали все. Но ведь этот фильм никто не найдет, канал распространения не отработан, мы до детей это не доносим. То есть, во-первых, необходимо, чтобы это финансировалось, а во-вторых, чтобы это доносилось. Продукты существуют, их создают, но мне кажется, что этого недостаточно.
— На ваш взгляд, влияют ли видеоигры на уровень агрессии школьников? Есть разные мнения на этот счет. Нужно ли как-то ограничивать их продажу? Или, скажем, достаточно будет возрастной маркировки?
— Точно должна быть экспертиза игр, все мы не проверим, но хотя бы по заявлениям, или когда мы понимаем, что есть очевидно жесткий контент в этой игре. Некоторые дети, поиграв какой-то период времени, становятся зависимыми, агрессивными, индивидуальная реакция может быть разной. Мы же сами постоянно сидим в гаджетах, даем пример своим детям, а потом требуем, чтобы они не играли в игры. Что касается законодательных инициатив, у нас есть федеральных закон "О защите детей от информации, причиняющей вред здоровью и развитию". И игры подлежат маркировке, а дальше зависит от нас, позволим ли мы детям играть в игры или нет. Мы должны отслеживать, если ребенок становится закрытым, уходит в себя, и понимать, что тогда эти игры ему точно на пользу не идут.
— Ранее глава Следственного комитета Александр Бастрыкин назвал ЕГЭ пыткой для молодежи, призвал отменить его. Как вы относитесь к ЕГЭ? Считаете, что его надо скорректировать или вовсе отменить?
— ЕГЭ, как и любая тема, имеет разные стороны. Недавно я была в Новосибирске, где мама одна воспитывает трех детей без больших финансовых возможностей, а ее старшая дочка поступила на журфак МГУ. Я сомневаюсь, что без ЕГЭ у нее была бы такая возможность. Это возможность подать документы в несколько вузов сразу, не тратить деньги на дорогу для сдачи экзаменов, это отсутствие каких-то коррупционных составляющих, это перспективы. Что меня расстраивает, что школы все свое обучение сейчас подстраивают под сдачу ЕГЭ, ведь изначально это задумывалось как некий срез знаний, а сейчас у нас все нацелено на то, чтобы ЕГЭ сдать. Когда однажды из ЕГЭ исключили сочинение, его перестали писать в школе. Правда, после вернули. Сейчас стало общеизвестно, что, чтобы сдать ЕГЭ, надо нанять репетитора. А сколько есть семей, у которых нет возможности это сделать? И самое главное, это ЕГЭ-стресс и ЕГЭ-шок. Детям кажется, что если они не сдадут ЕГЭ, то жизнь закончится.
— С чем это может быть связано? Как родители могут помочь своему ребенку?
— Это происходит потому, что у ребенка нет видения дальнейшего карьерного пути, если он не сдаст на нужный балл. Существует такая практика, когда после окончания школы ты можешь потратить год на самопознание, путешествия, есть такой путь, а есть сценарий поступления в колледж и потом в институт, есть возможность пересдать ЕГЭ.
У ребенка должно быть представление, что жизнь не заканчивается, что свой маршрут можно построить разными другими способами. Детям нужно показать альтернативу, донести, что несдача ЕГЭ не влечет за собой крах всей жизни
— Ранее президент поручил правительству к 15 декабря разработать концепцию цифровой платформы психологической помощи школьникам и их родителям. Какие задачи, на ваш взгляд, должна выполнять эта платформа, на кого ориентироваться в первую очередь?
— Платформа еще разрабатывается, концепция создается правительством, мы будем активно в этом участвовать. Когда я общалась с подростками, они предложили такой проект, который касался бы их личного участия по принципу "равный равному". У подростков есть запрос на анонимное общение, когда какой-то вопрос они не могут задать своему близкому. Это равное консультирование вполне может помочь. Со своей стороны я могу сказать, что важно создавать пространство детям для доверительного общения в разных ситуациях, мы будем всячески принимать в этом участие.
— Как в данный момент складывается ситуация с организацией рейса с российскими детьми из Сирии? С какими препятствиями вы сталкиваетесь? Известна ли вам судьба уже перевезенных детей, что с ними сейчас?
— На сегодняшний день готовы документы на 140 детей, сейчас идет согласование с ведомствами,и в ближайшие дни у нас будет круглый стол, чтобы урегулировать все детали. Как только все будет сделано, мы будем готовы вылететь. Количество детей в этой группе и даты мы пока не можем спрогнозировать, потому что все будет зависеть от переговоров, но мы делаем все, что в наших силах, чтобы это случилось как можно скорее.
Что касается их приезда в Россию — да, мы ведем сопровождение. И очень важно, чтобы момент адаптации проходил при поддержке специалистов, важно, чтобы восстановление отношений с кровными родственниками происходило в дружеской атмосфере. Сейчас будет немного видоизменяться их сопровождение после приезда, мы это дорабатываем, усиливаем реабилитационный процесс. Будем подключать ведущих специалистов: и психотерапевтов, и психологов, и социальных педагогов. Многое будет происходить и в онлайн формате, потому что дети возвращаются в отдаленные села, куда доехать специалистам зачастую сложно.
Беседовала Дарья Сердюкова