Алексей Сальников — популярный современный автор. В 2016 году он выпустил роман "Петровы в гриппе и вокруг него". Сам он, как признался позже, не ожидал, что книгу ждет успех. Но вскоре на нее обратили внимание не только читатели, но и литературные критики и режиссеры — премьера фильма Кирилла Серебренникова по мотивам "Петровых" состоялась в прошлом году на Каннском фестивале.
В мае у Сальникова выходит новая работа — "Оккульттрегер". Это книга в жанре городского фэнтези, действие разворачивается в одном уральском городке, где живут ангелы, демоны, гомункулы и оккульттрегеры — девушки, которые выполняют функцию связующего звена между обычными людьми и сверхъестественным. Такой является и главная героиня Прасковья, которая каждые четыре месяца меняет внешность, выслеживает "муть", что мешает жить людям, дружит с местной знаменитостью Надей (демоном), зажигает "угольки", чтобы сохранить тепло в городе, а еще влюбляется, расстается, тоскует и растит ребенка.
Мистика и реальность на страницах романа Сальникова переплелись как никогда тесно. Мы встретились с писателем, чтобы узнать, почему ангелы становятся изгоями, зачем оккульттрегеры стирают память и как родилась идея этого фэнтези.
— Как вы начали работу над книгой?
— Я был в командировке, стоял у гостиницы на крыльце и что-то искал в телефоне. Тут мне попалась ссылка на песню Nothing Else Matters группы Metallica. Раньше она у меня не вызывала никаких ассоциаций, но внезапно — бац! — и возникла картинка в голове. Главная героиня скучает по кому-то, с кем давно была знакома. Вокруг такой концепции и начала раскручиваться книжка.
Изначально была идея сделать цикл романов. Первые главы "Оккульттрегера" про машину и были первой книгой. Мне показалось, что динамики маловато, захотелось все ускорить. В конечном счете стало больше приключений. Мне хотелось написать про компанию подружек, с которыми происходят такие вещи. Они связаны больше, чем кажется вначале. У них между собой много тайн и пересечений. И это больше, чем просто дружба.
— А в какой период вы писали роман?
— Он придумывался вроде как в 2019 году, может, даже в 2018-м какие-то первые идеи стали возникать. Тогда я понимал, какая будет Прасковья, а чем она будет заниматься — нет. В чем ее роль.
Где-то в октябре 2020-го я начал писать роман. Тогда я работал над другим текстом, но он меня так утомил, и думаю, дай-ка попробую, напишу одну страницу. Написал — мне понравилось, думаю, надо вторую написать.
Закончил я где-то в феврале 2022 года. Я написал текст и понял, что в нем слишком много Прасковьи. И в Тагил она ездила с Наташей и мамой Нади, с Егором встречалась и потом только очухивалась в больнице. Понял, что тагильское приключение было лишнее, из-за этого середину романа пришлось перелопатить основательно, да и все остальное пришлось довольно сильно перелопатить.
— Атмосфера книжки очень перекликается с "Ночным дозором" Сергея Лукьяненко. Вы сами как к этой книге относитесь?
— Это тоже городское фэнтези — оно ведь так и устроено. Героев помещают в некие мистические обстоятельства, наполняют обычный город различными мистическими элементами. Мне хотелось сделать правила своей вселенной более строгими, не массу разных существ, через которых не продраться.
Конечно, я немножко сверял себя и с "Благими знамениями", и с Лукьяненко, как без этого. Это как писать фэнтези под условное Средневековье с эльфами и гномами, не оглядываясь на Толкина
Но у меня вся мистика и ее разнообразие заключено в людях. Они имеют различные необъяснимые способности, но не ценят их, даже не замечают. Например, это умение людей жить на те деньги, которые они зарабатывают, действительно сверхспособность, по-моему. Не замечать смерти, которая постоянно рядом с нами, — это тоже удивительная способность, конечно.
— В романе есть очень интересная линия, которая связана с памятью. История о том, что Прасковья живет среди людей, которые знают ее лучше, чем она сама: она забывает какие-то детали из своей жизни постоянно. В Новый год она стирает у себя хорошие воспоминания, чтобы заменить их на самое плохое от простых людей. Как родилась эта способность оккульттрегера?
— Мы сами так устроены, многое не помним о себе. Многое из детства нам рассказывают родители, и это принимается как факт. Бывают истории, которые нам знакомые напоминают, а мы уже не особо помним или помним их совсем не так.
Мне хотелось описать этот так, что вроде бы у героев переживания сверхъестественные, но на самом деле понятные всем. Они тоже одно и то же друг с другом обсуждают, как и мы. Например, приятные воспоминания мы раз за разом прокручиваем, когда оказываемся в герметичной обстановке семьи.
— Удивительно, обычно говорят, что хорошее быстро забывается!
— Хотелось показать, что Прасковья — хороший человек. Она о жизни помнит в основном плохое из-за того, что она каждый год заменяет свои хорошие впечатления на плохие человеческие вокруг. Но она остается хорошим человеком, относительно. Со своими слабостями, конечно.
А есть люди, у которых в принципе жизнь складывалась хорошо, а они умудряются быть все-таки довольно нехорошими. Вот как ее похитители.
— Почему центральными персонажами оказались женщины?
— Потому что женщины более незаметны. У меня много людей снимают квартиры в доме. Я часто не замечаю семей с детьми. Допустим, женщина какая-то живет — она особо на глаза не попадается или попадается, но не запоминается. А если одинокий мужчина, то он все равно под неким более острым вниманием общества находится. Это реальность делает оккульттрегеров более незаметными.
— Почему, кстати, оккульттрегеры меняют внешность каждые четыре месяца?
— Чтобы они оставались изгоями, чтобы они не могли ни к кому привязаться. Если бы оставались постоянно такими, какие есть, это был бы способ зацепиться за людей, не за этих мистических существ вокруг, а именно за людей.
В принципе, они тоже какие-то изгои из своих миров, что черти, что херувимы, поэтому они друг с другом и тусят.
— Даже как-то жестоко.
— Само собой. Это такая расплата за относительное бессмертие.
— Получается, что в итоге у них нет другого выхода, потому что конец какой может быть — только либо забвение, либо смерть.
— Да, или обычная смерть. Ну получается, это единственное, что сближает их с людьми, потому что они все-таки отчасти люди.
Мы же, кстати, не знаем, за что они оказались изгнаны, может, это подарок судьбы на самом деле. Я сам не в курсе за что Прасковья оказалась изгоем
— Я заметила, что ваши персонажи обычно бывают какими-то обремененными мудростью созданиями, я вспоминаю даже того же Петрова, который очень много читал, а здесь герои давно живут, много что видели, много что знают. Почему вас такие герои привлекают?
— Я просто люблю людей, и в тех персонажей, которых пишу, тем более влюбляюсь, проникаюсь ими. Даже подруга Сергея, которая должна вызывать негатив (она его обманывает, она агрессивная и не слишком умная), вызывает симпатию: она любит людей, своих близких. Такая парадоксальная фигура.
А Прасковья — я бы не сказал, что она очень мудрая. Ее, наоборот, все упрекают в том, что она слишком импульсивная. Она думает, что гораздо сильнее, чем пытается казаться. И она не самая умная из своих подруг, кстати сказать. Не самая, скажем так, рациональная.
— В ваших книгах, а особенно в "Оккульттрегере" очень много отсылок к другим произведениям искусства — к Кубрику, к Ходасевичу.
— Да, в этот раз про кино почему-то много получилось. Мне нравится почему-то с этим работать. Я понимаю, что лет через десять многие вещи будут непонятны. Даже отсылки к советскому кинематографу выглядят ретроштучками, винтажными. Сравнение, что он стал выглядеть так сурово, как вторая половина песни Юрия Визбора "Серега Санин", — я подумал, что интересно получилось.
— Есть диалог между Надей и Прасковьей, где они обсуждают TikTok, сториз. И вы очень долго расписываете, как выглядит видео, которое опубликовала Надя. Скажите, это ведь ваше личное отношение?
— Да-да-да. Ну это вот так 40-летние люди это воспринимают. Это же на самом деле бесит, эти монтажные склейки — они правда бесят, ну вот правда. Сование пальцев в экран — первое, второе. Я не знаю, не находил ни одного человека, которого бы это не бесило. Это вроде выглядит динамично, но, когда это раз за разом попадает, начинает раздражать. Когда долго рассусоливают, прежде чем что-нибудь сделать, когда надо просто перемотать в конец и посмотреть, что получилось. Это мое личное.
— Вы очень много своего личного отношения вложили в книжку. Мне показалось, что как-то маловато места для фантазии читателя осталось, чтобы подумать, какие-то выводы сделать. Вот как на тарелочке все иногда преподносится.
— По десять раз объясняю? Само собой! Иначе это не работает.
Опыт "Петровых" меня приучил к тому, что лучше точно сказать, что с кем происходит и каким образом, чем оставить какую-то лакуну домысливания
У людей может возникнуть ложное впечатление о том, как проистекает сюжет. Но я не оставил никаких иллюзий, не стал намекать, что вдруг Прасковья — сумасшедшая мать-одиночка. Точно не поместил Егора к одному из таксистов, которым снится жизнь, чтобы они могли "приснить" ему что-то.
Вообще, изначально у этого романа была обратная экспозиция. Только под конец становилось понятно, кто такая киднеперша, почему такой Егор получился. Человек две трети текста не понимал, что происходит.
— Кстати, какую-то долю важных вещей о том, как работает ваша вселенная, мы понимаем именно из диалога Прасковьи и Егора уже ближе к концу романа.
— Ну да, я решил конкретно разъяснить. Вы заметили, что это происходит уже в конце романа, чтобы читатель точно уже понял, что все-таки творится в этом мире.
И очень важно, что там по десять раз все повторяют, что реальность сама себе противоречит.
Я думаю, что этот роман проще прочитать, чем объяснить, что там происходит. Там все довольно-таки просто на самом деле, но если объяснять, становится сложно.
— Расскажите, как появился эпилог, он кажется несколько чужеродным в этом романе.
— Разумеется. Это и должно чужеродным быть, это же глазами Егора описывается. Это был отдельный рассказ, который я написал 10–12 лет назад, но не понимал что там происходит. Когда я писал "Оккульттрегер", думал — чем я его закончу? Вот этой цитатой завуалированной про любовь? Казалось, все обрывается просто — и все.
И тут рассказ для меня самого стал понятен, и роман все-таки заканчивается не на полуслове, а именно логично.
Она не предает гомункула, готового на все ради нее пойти. А есть человек, который это сделал, и он получает возмездие за это в виде вечной тоски. Есть же в нас что-то такое, что нельзя предавать. Что делает нас нами
— Тоже, конечно, жестокая судьба.
— Потому я и убрал 18-ю главу. Там жесть была. Я ее даже дописать не смог, потому что понял, что количество насилия в романе, несмотря на его лиричность, зашкаливает на самом деле. Там упоминается, что ее несколько раз убивают, потом еще в другой главе тоже убивают, воспоминания о том, как она умирала. Вот только разговора с главным злодеем ей не хватало, в подвале со злодеем находиться.
Я подумал, что нет, не могу я это записывать. Я кратенько могу насилие описать, а долго как-то — нет. Просто не захотел.
— Есть ли у вас планы на экранизацию этой книги?
— Я пока не могу сказать, у меня ведь есть еще планы на экранизацию другой книжки, но тоже не могу ничего про это рассказать. Это почему-то все в тайне держится, но, вообще, неплохо было бы.
Перспективы имеются. Даже забавно, потому что в кои-то веки я написал текст, в котором происходит больше, чем ничего. Все-таки там есть события, которые вполне можно пересказать и даже заспойлерить. Но вот как показать, что она гораздо старше, чем кажется? В руки консервную банку дать, которую вот этой открывашкой, значит, распаковывали?
— Может быть, скажете, кого вы из наших актеров, актрис видите на главные роли?
— Пока не представляю. В книге много героев, одну Прасковью может играть сразу несколько человек. Все для удобства киношников сделано, как специально. Хотя на самом деле нет, конечно, не специально. Мне показалось, что весело описывать внешность. То одну, то другую, как она себя чувствует.
Она же не только новую внешность получает, но и какие-то вредные привычки, как будто она в чужое тело влезла. Ей дают это тело, а оно неизвестно откуда взялось, у него есть некое прошлое, и с этим прошлым тоже иногда приходится бороться. Она же вспоминает, что как-то попала в тело наркоманки.
— С того момента, как вы выпустили свою первую книжку, как вы поменялись как писатель?
— Кардинально. Я с каждым новым текстом очень сильно меняюсь. Почему-то это происходит во время самой работы. Ты начинаешь о чем-то задумываться, о том, о чем ты бы думать не стал, если бы не писал. Конечно, это очень сильно влияет на ум и просто на личность.
Это вызов — ты преодолеваешь очередной некий большой текст, который без тебя никто бы не придумал. Бросаешь вызов этой пустоте
— Что читали последнее?
— Сенчина недавно прочитал. Я еще с зимы думал его "Русскую зиму" купить, все пытался заказать, но, как настоящая свинья, я когда набирал название магазина, мне приходило в голову куда-нибудь еще зайти, на YouTube заглянуть, отвлекался постоянно. Я как золотая рыбка в этом плане. Что-нибудь промелькнуло — и из головы вылетело. И тут я наткнулся в книжном магазине на книгу [Романа] Сенчина и с удовольствием ее прочитал. Такая она — прямо исповедальная. Он к самому себе безжалостен абсолютно. Это многого стоит.
— Как вы к литературным премиям относитесь?
— Мне очень нравится это все дело — знаете почему? Литература — она и есть литература, она и так будет как таковая, мы в ней мало что решаем. Она нас захватывает, сама себя пишет нашими руками, а мы тут как бы не при делах.
И получается, что в премиях все-таки личность выдвигается на первый план. Такой гладиаторский элемент в этом присутствует, который дает возможность авторам почувствовать, что они стоят на груде черепов побежденных ими врагов. Грубо говоря. Жизнь литератора — это в принципе рутина, такая же, как и любая другая работа.
— Но творческих личностей проигрыш может расстроить, человек может писать бросить.
— Нет, не может. Если литература человека захватила, он будет писать, он будет в нищете писать, без работы, без ничего абсолютно. И проживет жизнь — будет писать. Другое дело, что, может, его никто не прочитает, но писать он не перестанет.