— Отец Димитрий, мы сейчас встречаемся с вами в зоне проведения специальной военной операции (СВО), где вы, как и другие священнослужители, помогаете бойцам словом и молитвой. Расскажите, сколько всего священников Русской православной церкви (РПЦ) сейчас находятся на передовой?
— Около 100 священников на данный момент работают в зоне боевых действий, а за все время более 500 священников посетили зону СВО для того, чтобы выполнять свои пастырские обязанности. Они работают на всех направлениях самоотверженно и достойно, при том что многие — многодетные отцы, по пять-шесть детей порой.
У нас, конечно, есть батюшки, которые были отмечены государственными наградами как посмертно, так и при жизни. Они были отмечены за участие, скажем так, духовное, в рамках спецоперации.
— В целом какая ситуация у вас с потерями?
— К сожалению, есть те, кто отдал свои жизни в этих страшных боевых действиях. Война, знаете, сама по себе страшная штука. Если говорить о потерях, то погибли у нас шесть священников. Я говорю о действующих священниках Русской православной церкви.
— Очень опасная работа и вместе с тем нужная. Что движет представителями духовенства?
— Это, конечно, любовь к Отечеству и к ближним своим. Первое чувство — патриотизм, у нас все священники — горячие патриоты, дальше у каждого своя мотивация. У многих это долг перед собой по поддержке воинов русских, которые сражаются сейчас с настоящим злом. Есть и понимание огромного риска с учетом того, что у них отсутствуют социальные гарантии.
— Не страшно? Как вы боретесь со страхом?
— Скажу так: только дураки не боятся. А так можно сказать, что все люди хотят жить. Но мы все-таки отличаемся от животных. Человек живет не только инстинктами, его мотивация стоит и на высших основах. Поэтому здесь страшно, а вот — долг. Он зовет, и батюшка идет туда, чтобы его выполнить. Как наши ребята сейчас, мобилизованные. Вот страшно же и им тоже, жить тоже хочется. Но есть и серьезные понятия: долг, любовь к Отечеству, патриотизм. И вот боец выходит на линию огня. Так и батюшка. А страшно всем.
Как преодолеваем этот страх? Молитвой. И решительным волевым усилием. Надо значит надо, значит, выходим и работаем.
— Какую дополнительную подготовку священники проходят перед такими командировками?
— Конечно, у нас открыты учебные центры под Санкт-Петербургом, под Москвой, в Ростове-на-Дону, где мы проводим обучение священников. Уже более 100 священников прошли его. Могу смело заявить, что нам многие завидуют, как у нас устроена профессиональная подготовка к работе в зоне боевых действий.
— Вы и ваши коллеги работаете на самых передовых позициях, иногда и на самой линии боевого соприкосновения. Как вас встречают бойцы? Ждут?
— Везде батюшку ждут, потому что, как говорится, в бою люди сталкиваются с вечностью. А вот батюшка приходит, и он учит бойцов не просто выживать в зоне боевых действий, а оставаться людьми в нечеловеческих условиях. Это очень важно — остаться человеком, не превратиться в зверя в той обстановке, которая буквально способствует озверению человека.
— Сколько верующих принимают участие в таинствах и других религиозных обрядах? Часто ли они с такими просьбами обращаются?
— На полигоне, где бойцы проходят боевую подготовку и готовы буквально через несколько дней выступить на линию боевого соприкосновения, причащается каждый. По 200, по 300, по 1 000 человек.
На полигонах крестим большое количество военнослужащих, вот недавно покрестили 80 человек. В окопах даже, бывает, под огневым поражением противника воины просят их исповедовать и причащать. По 400, 500 воинов причащать на переднем крае — это уже норма для священника.Сейчас в армии происходит обращение к Богу, жажда Бога. Не все радужно, конечно, но действительно, СВО открывает нам картину возрождения веры в нашем обществе. Ведь на самом деле у нас стали распространяться — особенно среди молодежи — нигилизм, безверие. В связи с оболваниванием нашего народа. А сейчас происходит, наоборот, возрождение веры. В том числе среди наших военных. Человек начинает понимать, ради чего он здесь находится. Ведь вера открывает человеку многое, он начинает по-другому относиться и понимать жизнь. Плюс соприкосновения с Богом в том, что оно наполняет смыслом жизнь человека и его подвиг. Боевые действия сами по себе не просто испытание, но это и вразумление для нашего народа, некое перерождение. И чем быстрее это возрождение наступит, тем быстрее и победа придет.
— Есть такое выражение, что в окопах атеистов нет. Как вы считаете, так ли это?
— Это правда. В окопах атеистов нет. Но тут нужно понимать очень важный момент, что это неорганизованная, спонтанная религиозность. Человек просто хочет жить, начинает цепляться, он начинает искать помощь Божью, он начинает обращаться к Богу. Это спонтанный крик, всплеск религиозности в человеке. Вскрик: "Господи, я хочу жить! Вот просто хочу жить, на голову что-то мне падает! Помоги мне, Господи!" И чтобы этот вскрик превратился в осознанную религиозную жизнь — это труд. Это труд и священников военных, и труд самого человека. Но сказать, что в окопах атеистов нет, можно. Но если мы говорим о сознательной религиозности, то тут сложнее.
Скажем, сегодня мне [что-то] на голову свалилось и я Бога вспомнил, а завтра мне в этом стыдно признаться перед людьми. Так и в Великую Отечественную войну было. Я недавно читал мемуары руководителя внешней охраны Потсдамской конференции, офицера НКВД, который окончил службу начальником контрразведки Московского военного округа. Он пишет: начало войны, бомбежка станицы. И, говорит, я сижу под иконами в красном углу хаты, целый день бомбежка ужасная. Я, говорит, глаза открываю после этой ужасной бомбежки, а от хаты угол остался, сижу перед иконами. И он говорит такие слова: "Я так в Бога не верю, а Боженька-то мне помог". И это пишет, представляете, генерал. Вот это — неосознанная религиозность.
Вот еще история, уже из нашего времени. С минометчиками встретился недавно, разговаривали. Рассказывают: батюшка, под удар противника попали, я свалился в эту канаву, лежу, жить так хочется, страшно, просто кричу: "Господи, помоги, Господи, спаси!" А у меня в батарее два парня-язычника. И они мне кричат: "Сашка, и за нас помолись!"
Приспичит — и о Боге вспомнишь, и всякая дурь начинает проходить. Но чтобы вот это перешло в религиозный сюжет, личную жизнь с Богом — это уже нужен труд.
— А вы как-то соприкасаетесь с представителями других религий, которые тоже здесь работают?
— Со всеми вместе работаем, дружно выезжаем на позиции, особенно с ребятами-мусульманами вместе, с муллами, тут вопросов нет никаких. И это приносит очень хороший результат, потому что у нас в войсках мусульмане тоже есть, их тоже много очень. И даже сейчас где-то в командировке встречаемся [с представителями духовенства других конфессий], можно сказать, военно-полевые друзья уже. Звоним друг другу. Так что у нас в этом отношении все налажено.
Как пример, я встречался когда-то на позициях с бойцом-мусульманином и решил спросить, с кем ему лучше [рядом] воевать — с человеком верующим или с неверующим. Он подумал и ответил: "А вы знаете, батюшка, с верующим, у него хоть какие-то понятия есть, я знаю, что он в критической ситуации меня не бросит, потому что он по совести живет, а когда у человека какой-то мусор в голове, кто его знает, как он себя поведет". Мне кажется, это исчерпывающий ответ.