Алексей Казанник: отдал свой мандат Ельцину из чувства справедливости и не жалею об этом

Российский политик Алексей Казанник стал знаменитым в мае 1989 года, когда на Первом съезде народных депутатов СССР уступил свое место не прошедшему в состав Верховного Совета страны Борису Ельцину. Этот шаг депутата из Сибири, по мнению аналитиков, существенно повлиял на дальнейший ход событий в России. В рамках серии материалов о событиях 1991 года, приведших к распаду СССР, ТАСС начинает публикацию интервью с участниками политической жизни страны того периода.

Делегат Съезда народных депутатов СССР, а впоследствии генеральный прокурор России рассказал ТАСС, как он повлиял на ход истории в 1991 году, а затем и в 1994-м, приняв решение о немедленном освобождении из-под стражи всех амнистированных участников событий 1993 года в Москве.
 
– На начало 90-х годов выпали поворотные, зачастую трагические события – избрание Бориса Ельцина президентом РСФСР, ГКЧП, развал СССР, расстрел российского Белого дома... Вы были их непосредственным свидетелем и участником, принимали серьезнейшие решения. Назовите самые значимые лично для вас.

– Их было три, однако Первый съезд народных депутатов СССР и амнистия участников майских и октябрьских событий 1993 года в Москве для меня менее значимы, чем то, что произошло в декабре того же года, когда уже в должности генерального прокурора я смог предотвратить полную ликвидацию российской прокуратуры. Последующий ход событий показал, насколько важным оказалось спасение прокуратуры для сохранения целостности России. 

– С момента памятного съезда прошло 27 лет. Не жалеете, что тогда уступили свое место Борису Ельцину?

– Об этом поступке нисколько не жалею. Он был человеческий – желание восстановить справедливость. За Бориса Николаевича в Москве проголосовали 5,5 млн человек. За меня в Омско-Тюменском избирательном округе №22 – около 1,7 млн избирателей. У меня не было ни малейшего сомнения, что по рейтингу именно Ельцин должен быть первым в Верховном Совете.

При голосовании в Совет Национальностей он набрал более 50% голосов, но меньше, чем все другие кандидаты. Я знал об этих цифрах заранее, и для меня это было неожиданно: как же так? Мой шаг был продиктован именно этими соображениями и чувствами.

Что касается политических последствий, их оценка может быть разной. Например, Тельман Гдлян (в то время член Верховного Совета СССР – прим. ТАСС) после заседания съезда догнал меня в подземном переходе и дословно сказал: "Ну, юрист, натворил ты дел! Ты толкнул Ельцина в Верховный Совет против его воли. Нам он в Верховном Совете не нужен. Надо, чтобы он выступал на митингах каждый день в Лужниках и плакался, что его не только выгнали из московского горкома партии, но даже не избрали в Верховный Совет". И закончил так: "Ты испортил ему карьеру! Если бы он был гонимый, на очередных выборах, даже на пост президента СССР, за него бы проголосовало 90% избирателей".

Когда Бориса Николаевича избирали президентом России в 1991 году, он прошел блестяще (Ельцин победил на выборах президента РСФСР в первом туре, набрав 57,3% голосов, – прим. ТАСС). Ореол чистой воды мученика в народе вызывал желание его поддержать! Никакого моего участия там уже не было.  

– В каких обстоятельствах произошло ваше назначение генеральным прокурором Российской Федерации?

– В "горячий" для Москвы день 3 октября 1993 года я был в Омске и собирался на работу, раздался телефонный звонок. Сказали, что со мной будет разговаривать Ельцин. Он мне сказал: "Алексей Иванович, надо максимум законности, максимум справедливости, максимум вашего гуманизма. Короче говоря, вы теперь генеральный прокурор. Работы предстоит очень много".

В этой системе я не работал, но согласился, потому что Ельцин говорил именно о необходимости соблюдения закона, а я знал, что никогда не допущу несправедливости и массовых репрессий. Главная задача, которая стояла перед прокуратурой, – расследование майских беспорядков на Ленинском проспекте и событий октября 1993 года. Первые были уже расследованы, дела находились в судах и ждали решения. По октябрьским событиям следствие только начиналось, я был уверен, что лица, которых арестовали, виновны в организации массовых беспорядков, захвате общественных и государственных зданий, что поставило под угрозу жизнь и здоровье людей.

Но давление (на генпрокурора РФ – прим. ТАСС) по этим делам постоянно нарастало. Однажды мне принесли целую папку со списками людей, которых, по мнению их составителей, надо было немедленно арестовать. Это сильно настораживало. Списки я порвал и сказал, что сижу в кабинете Вышинского (генеральный прокурор СССР в сталинскую эпоху – прим. ТАСС), но не допущу, чтобы его дух здесь возродился.

Из Кремля даже принесли методическое указание без подписи автора по расследованию массовых беспорядков. Там было требование за 10 дней расследовать уголовное дело в связи с беспорядками и всем предъявить обвинение по статьям 102 и 17 УК РФ за соучастие в убийстве, потребовать для фигурантов смертной казни. Мне отводилась роль главного обвинителя в процессе. Эту "методичку" я также отправил в урну.

– В какой обстановке вы принимали решение об освобождении фигурантов событий 1991 и 1993 годов по амнистии?

– 23 февраля 1994 года Государственная дума объявила политическую и экономическую амнистию, в том числе участникам ГКЧП и событий 3-4 октября 1993 года в Москве. 

За несколько дней до этого меня вызвал Ельцин и заявил, что в связи с принятием Конституции РФ будет акт об амнистии, чтобы освободить тех, кто находится в местах лишения свободы. "Мы внесем проект постановления в Госдуму", – заявил он. Я сказал Борису Николаевичу, что депутаты немедленно воспользуются этим и включат в проект постановления участников событий, связанных с ГКЧП, первомайских и октябрьских событий в Москве. Ельцин выразил уверенность: "Не посмеют!"

Но Дума сделала, как я и предполагал. Ее постановление мне привезли поздно вечером 23 февраля. Сверху стояла резолюция Ельцина, адресованная Казаннику, Голушко (главе министерства безопасности РФ – прим. ТАСС) и Ерину (главе МВД РФ – прим. ТАСС): никого из арестованных не освобождать, а расследовать уголовное дело в прежнем порядке. 

Принимать решение об освобождении Генпрокуратура должна была сразу, ибо в постановлении Думы было сказано, что фигуранты по майским и октябрьским событиям освобождаются из следственного изолятора, из мест лишения свободы немедленно. И далее было сказано: дела прекращаются во всех стадиях судопроизводства.

Я поехал в прокуратуру, собрал коллегию, вытащил этот документ и заявил: "Мы проведем амнистию. Сегодня пятница, на завтра объявляю рабочий день. Я попытаюсь уговорить Бориса Николаевича, чтобы он отозвал документ со своей резолюцией. Иначе я вынужден буду уйти в отставку, проведя предварительно амнистию".

В тот же день я подписал приказ по аппарату об объявлении субботы рабочим днем, чтобы немедленно и организованно провести амнистию. Рабочей суббота была для всего аппарата в 1200 человек.

– Но ведь можно было этот приказ не издавать. Во что бы это вылилось в понедельник?

– Меня вполне могли задержать, чтобы не допустить освобождения арестованных из Лефортово. Тюрьма тогда подчинялась непосредственно Министерству безопасности РФ (предшественник ФСБ – прим. ТАСС), во главе которого был министр Николай Голушко. Я ему в пятницу вечером позвонил и сказал: "В субботу утром в 10.00 у нас будет объявление амнистии. Я вас прошу, откройте нам Лефортово". Попросил, потому что знал о приказе Ельцина не дать нам допуск.

Голушко каким-то расстроенным голосом спросил: "Алексей Иванович, а постановление об амнистии будет или нет?" Я ответил: "Да, будет!" – и услышал ответ: "Ну что сделаешь, пусть приходят…"

Тогда многие газеты меня страшно ругали. Писали: что это за генеральный прокурор, который вместо поддержки обвинения выпустил преступников. Но я полагаю, что в те февральские дни 1994 года сработал механизм обеспечения законности.

– Как восприняли новость об амнистии те, кого она коснулась?

– Что касается членов ГКЧП, то их привезли в суд, председательствующий зачитал им постановление об амнистии и сказал: "Вы свободны. Распишитесь". Все расписались, за исключением генерала Варенникова (генерал армии, в 1991 году – главком Сухопутных войск, заместитель министра обороны СССР – прим. ТАСС), которого я после этого начал глубоко уважать. Он сказал: "Я ни в чем не виновен! Мне государственная милость не нужна. Я требую суда!" (Суд впоследствии состоялся и Валентин Варенников был оправдан – прим. ТАСС).

Из арестованных по событиям 3-4 октября 1993 г. замечательно держался генерал Макашов (один из наиболее активных участников октябрьских событий, выступал на стороне Верховного Совета – прим. ТАСС), который полностью сохранил твердость духа. Когда он расписался под постановлением об амнистии и услышал, что свободен, заявил, что не торопится и не уйдет без генеральской формы. И вышел из Лефортово в генеральском мундире.

А с Хасбулатовым (в 1993 году – председатель Верховного Совета России – прим. ТАСС) была встреча тягостная. Когда еще не было постановления об амнистии, он требовал к себе немедленно генерального прокурора. Заместители мне говорили, что генпрокурор еще никогда не встречался с обвиняемым, но, хорошо подготовившись, я сам поехал в Лефортово. Разговор длился час двадцать. Хасбулатов утверждал, что ни в чем не виновен, возмущался. Я ему на фактах объяснил, за что он задержан.

Когда я собрался уйти, он за полы пиджака меня схватил и говорит: "Алексей Иванович, я вас прошу, заберите меня из тюрьмы. Вы просто с собой меня заберите, и все! Ну кто вам что скажет? Скажете, что он со мной идет". Не знаю, как могла в Лефортово так измениться его личность.

Некоторые, когда следователи заходили в камеру и начинали зачитывать постановления Думы и следователя об амнистии, заявляли: "Ничего нам не читайте. Где расписаться?"

– В начале беседы вы упомянули о возникшей в 1993 году угрозе ликвидации прокуратуры России…  

– Самыми тяжелыми за четыре месяца пребывания в должности генерального прокурора все же считаю сутки перед опубликованием проекта новой Конституции России в декабре 1993 года. В нем не было статьи о прокуратуре Российской Федерации, поскольку было принято решение ее ликвидировать, а надзорные функции передать судам.

Я трижды направлял служебные записки президенту Ельцину, доказывая необходимость сохранения прокуратуры. Ответа я не получил. В последний день работы над редактированием проекта Конституции я позвонил Ельцину: "Борис Николаевич, очень прошу, примите меня по срочному, неотложному делу". Он помолчал, а затем сказал: "Алексей Иванович, в 22 часа!" 

Ранее я написал полновесную отдельную статью в проект Конституции о прокуратуре как единой централизованной системе, описал ее функции как самостоятельной ветви государственной власти. На всякий случай, если не удастся решить вопрос по максимуму, я написал статью-минимум, которая действовала буквально до 2016 года. Маленькую 129-ю статью.

Пришел к Ельцину и говорю: "Борис Николаевич, я вас очень прошу, вставьте эту статью в проект Конституции". Он просмотрел ее: "Нет, не могу. Вы знаете, у нас все решается коллегиально. Что я сделаю – уже верстка, все есть".

Я тогда вытаскиваю вторую статью. Она пустая, но там начиналось, что "прокуратура Российской Федерации составляет единую централизованную систему с подчинением нижестоящего прокурора вышестоящему и генеральному прокурору". И далее написал, что генеральный прокурор назначается Советом Федерации по представлению президента, а прокуроры субъектов РФ назначаются генеральным прокурором по согласованию с субъектом Федерации.

Он просмотрел ее и отвечает: "Алексей Иванович, зачем вам эта статья, она же пустая!" 

Я говорю: "Борис Николаевич, я это прекрасно понимаю. Но если в Конституции будет статья, что прокуратура – это единая централизованная система, то мы сохраним ее". – "А зачем она нам нужна? Это пережитки тоталитарного социализма. Ну я посоветуюсь", – был ответ.

Страшно переживая за прокуратуру, говорю президенту: "Борис Николаевич, прокуратуру учредил Петр Первый". – "Я это знаю". – "А в народе вас сравнивают с ним. Говорят, что вы реформатор, продолжатель его дела. Как-то будет непонятно: Петр Первый учредил, а такой же деятель, как он, упразднил".

Ельцин задумался и спрашивает: "Что вы говорите? Неужели так и рассуждают?" – "Да, Борис Николаевич, все так и говорят!" – "Надо же! Я этого не знал. Ну оставьте на всякий случай. Я посоветуюсь здесь".

Второй вариант статьи я оставил. А к часам 3 ночи, когда экспедиция привозит почту и свежую прессу, поехал в генпрокуратуру. Приносят газету с опубликованным проектом Конституции. Смотрю, а там моя 129-я статья стоит в разделе "Судебная власть". То есть ни к селу, ни к городу. Но самое главное, что была сохранена система.

Позднее в каждом учебнике по конституционному праву, в каждой монографии мои коллеги вели серьезные рассуждения на тему, почему законодатель поставил эту статью в раздел "Судебная власть"?

Те идеи о месте прокуратуры в системе государственной власти возродились в 2016 году в поправках к Конституции. Глава 8-я теперь называется "Судебная власть и прокуратура". Их развели на две ветви. Это самое главное. 

Я всегда говорил: необходимо расширять полномочия прокуратуры, поскольку это единая разветвленная система, которая цементирует Россию, единственная структура, которая оказывает правовую помощь гражданам бесплатно, ведет защиту населения.

В начале 2000-х годов, когда децентрализация субъектов, особенно национальных республик, уже создала реальную угрозу целостности России, именно прокуратура по поручению нового президента – Владимира Путина быстро привела в соответствие с Конституцией и федеральным законодательством уставы и законы субъектов РФ. Беспрецедентный шаг главы государства остановил центробежные процессы.

Беседовал Анатолий Петров, корреспондент ТАСС в Омске