Двукратный олимпийский чемпион, чемпион мира, неоднократный призер чемпионата СССР Александр Кожевников 21 сентября отмечает юбилей. В интервью ТАСС хоккеист рассказал о том, как вмешательство партийных органов помогло ему избежать службы в армии, почему Виктор Тихонов не брал его на чемпионаты мира и почему в свое время он ушел из "Спартака".
— У вас было два хоккейных "отца" — первый тренер Василий Ядренцев и главный тренер "Спартака" Борис Кулагин. Что вы взяли от них?
— Они, скорее, меня направляли по жизни — и это главное. В Пензе на болотистой местности, где располагался наш район, я жил в вагончике, а квартир тогда не было. Мой папа был водителем и получил настоящий полевой вагон, в нем сделали печку. Но детство прошло незаметно, поскольку у меня был спорт: футбол, баскетбол. К моей радости, там была новая школа, несмотря на болотистое место. Сейчас этот район не узнать — все другое, жизнь другая.
Василий Иванович привел меня из футбола в хоккей, вел меня до 17 лет. А Борис Павлович в "Спартаке" направил в нужное русло, показав, что нужно сделать для того, чтобы стать игроком. Он верил в меня, хотя я хотел уходить из хоккея, поскольку четыре года там пропадал и у меня ничего не получалось.
Были в моей жизни и всякие нехорошие вещи, поскольку голова закружилась: деньги есть, Москва — большой город: ресторанов много, развлечений полно. Борис Павлович год со мной помучился, поговорил, задал правильное направление и вселил в меня уверенность. Я начал выполнять то, что мне говорят, и через год дело у меня пошло.
— Кулагин шел вам на какие-то уступки?
— Это были не уступки, просто он прощал мне многое. Все-таки все мы были ребята молодые, горячие, я к тому же игроком сборной стал. Сейчас, возможно, было бы по-другому, но тогда, как мы посчитали, у нас выходило целых два с половиной месяца, когда мы сидели на сборах. Скучно, компания молодых ребят, сидим как в засаде, а выхода нет (смеется). Иногда убегали со сборов.
Когда я в первый год приехал в "Спартак", то прошел предсезонку и уехал из Москвы. Огромнейший город, очень жарко было в то время — асфальт плавился. Ты один, не в своей тарелке, никого там не знаешь. В первый год жили в Тарасовке — я там продержался недели две. Мы с Сашей Герасимовым вместе туда приехали, он потом в ЦСКА играл. А потом вместе с Сашей же убежали домой. Я потом вернулся один и снова убежал. После этого мне решили дать квартиру, чтобы я наконец остался в Москве. Вернулся же потому, что тогда мне просто говорили — если ты хочешь играть в сборной, то должен играть в столице.
Я всю жизнь хотел играть в "Спартаке", у меня кумирами были братья Майоровы, Якушев, Шадрин, Шалимов, Зимин. Мне нравилось, что "Спартак" был единственной командой, которая сопротивлялась ЦСКА. "Спартак" был командой всей моей жизни.
— Вы писали в своей книге, что при поступлении в институт, чтобы не служить в армии и играть в "Спартаке", а не в ЦСКА, неожиданно завалили один из любимых предметов — физику.
— Да, завалил потому, что мне тогда сказали, что я уже прошел конкурс в институт. Я и не готовился к тому экзамену. Экзамен был в четверг, а в понедельник в семь утра за мной приехали военные. Тогда как заваленный экзамен я уже пересдал в воскресенье. После того как не сдал, позвонил Ватутину (старший тренер пензенского "Дизелиста" — прим. ТАСС) и сообщил ему об этом. Раньше обычно спортсменов добирали в вуз, я же к тому времени был чемпионом мира среди молодежных команд. Однако этот факт пропустили или кто-то договорился, чтобы меня специально не взяли. Ну и Ватутин позвонил первому секретарю пензенского горкома, в воскресенье ко мне приехал учитель, и я сдал.
— Ваши партнеры и друзья еще с молодежной сборной СССР Вячеслав Фетисов и Алексей Касатонов не предлагали перейти вам в ЦСКА?
— Были такие разговоры, но никто сильно не уговаривал. Предлагали, когда уже Борис Павлович ушел из "Спартака", все началось нежданно-негаданно. У нас там все тогда понеслось в яму.
Конечно, я на него сначала обиделся за то, что Кулагин не предупредил, что уходит, хотя я к нему приезжал и спрашивал об этом. Его отставка решалась в ЦК, тем более "Спартак" был для ЦСКА костью в горле. Там свои игры: они зацепились за его сына Сергея, который по тем временам занимался криминалом. Мы тоже с ним дружили. И Бориса Павловича втихаря убрали. О своем уходе он объявил перед тем, когда мы начали готовиться к новому сезону.
— Смерть Кулагина спустя четыре года после ухода из "Спартака" могла означать, что вся эта ситуация его надорвала?
— Конечно, могла надорвать. Видимо, какие-то люди "добрые" поработали, как у нас было всегда принято в те времена. Когда люди уходят, мы же только потом начинаем их ценить. Естественно, он был без работы, безумно любил хоккей, на нервной почве у него случился инсульт, тем более что его не поздравили с юбилеем.
— Вы говорили, что "Спартак" привлекал вас своим игровым почерком, который позволял противостоять ЦСКА?
— На каком бы месте "Спартак" ни шел, с ЦСКА команда играла на высоком уровне. "Физики" особо не было, но игра у команды была очень красивой, комбинационной. Это привлекало: комбинации, своя система. Мы играли больше от души. Игра была не в систему, как у ЦСКА и "Динамо".
В "Спартаке" же мы получали удовольствие от игры. Это было еще при Николае Карпове. Когда я пришел, Карпов уже не занимал пост главного тренера, но находился в клубной системе. И в игре нужно было самовыражаться — и себя показать, и удовольствие получить. Это несовместимые вроде вещи, но в те времена нам это удавалось. На обороне это сказывалось не очень, но и она была неплохая тогда — Сережа Коротков, Юра Ляпкин.
— В "Крылья Советов" вы ушли по своей воле?
— Нет, я бы никогда в жизни из "Спартака" не ушел бы. Борис Александрович Майоров (главный тренер "Спартака" в 1985–1989 годах — прим. ТАСС) рассказал об этой истории в своей книге, но я ругаться с ним не буду, так как он заслуженный человек. То, что Майоров написал, мне смешно и удивительно, но перепутал он все. Сейчас здороваемся, чего нам делить.
В "Крылья" я ушел, поскольку мне это предложил главный тренер Игорь Ефимович Дмитриев. Он хорошо меня знал, так как работал с Борисом Павловичем. В "Спартаке" мне оставаться было нельзя — я пошел на конфликт с Майоровым из-за медицинского вопроса. После шести операций врачи запретили мне бегать. Второй тренер команды сказал, чтобы я побегал по асфальту, хотя мне запретили бегать месяц-два и у меня в коленях не было ни менисков, ни хрящей. Я побежал, а тренеры едут следом на рафике. Потом останавливаюсь и говорю: Борис Саныч, я больше не могу, у меня нога болит. Он сказал: раз ты не хочешь бегать, тогда и уходи.
Я нуждался в жилье, дочери Маше уже было два года. Дмитриев пообещал мне квартиру, но я так ее и не получил. Там были и свои интриги, а потом начал разваливаться Советский Союз: денег нет, клуб продавал квартиры, с этого деньги шли игрокам, завтраками кормили.
— Не обижались, что главный тренер ЦСКА и сборной СССР Виктор Тихонов кроме чемпионата мира 1982 года больше не брал вас ни на одно мировое первенство?
— Это его выбор, главный тренер имел право себе это позволить, у него была вся власть. В этом ничего удивительного не было, хотя мне было обидно. Но меня вызывали на подготовку национальной команды, предлагали перейти в ЦСКА, чтобы играть на чемпионате мира. Я отказывался, и через неделю со сборов сборной уезжал.
— При этом вы участвовали в двух Олимпиадах.
— Если ты забиваешь по 30 шайб, как тебя не позвать. Тихонов не один решал, хотя последнее слово было за ним. Но был еще тренерский совет. Он понимал, что Олимпийские игры проходят раз в четыре года, а чемпионат мира — каждый год.
— На Олимпиаду в Сараево вы попали практически из больницы после операции. Как сумели там сыграть, да и еще так результативно (в семи матчах Кожевников забросил четыре шайбы и отдал четыре передачи — прим. ТАСС)?
— Да, поехал туда после травмы. Но восстановился, спасибо нашим медикам. И второй раз я тоже в Калгари поехал из больницы.
— Почему ваша тройка с Николаем Дроздецким и Виктором Тюменевым на Играх-1984 стала лучшей наравне со звеном, где играли Сергей Макаров, Игорь Ларионов и Владимир Крутов?
— Звено армейцев внесло в победу свою лепту. Ребята выкачивали силы у соперника и забивали, пускай не так много. Сборная СССР была хороша тем, что если первое звено перекрывают, то остальные выстреливают. Поэтому она и считалась непобедимой еще с тарасовских времен.
— На одной из фотографий вас можно увидеть с певцом Юрием Антоновым, который на льду в хоккейной форме. Как он играл в хоккей?
— Антонов не играл, это постановочная фотография. Да, мы с Юрием дружили три-четыре года, пока у него концерты были в Москве. Часто встречались, он приходил к нам на награждение, сам он спартаковский болельщик. Когда у Антонова была возможность, он приходил на игры, праздники.
— Вы говорили, что жить за границей — не для вас, несмотря на то, что долгое время жили и работали в зарубежных странах.
— Я играл за английский "Дархэм", который находится на территории, населенной преимущественно шотландцами. Шотландцы по характеру наши люди. Те же шведы закрытые, у них другая культура, хотя они почему-то именно нас считают закрытыми. В Швеции тренер мне так и говорил, что не любит русских, поэтому "душил" меня.
В Англии же в первый день мы поехали по ночным клубам в Сандерленд, который находится в 60 км от Дархэма. Погуляли там от души, перезнакомились и начали дружить с другими членами команды. Там по-русски, от души встречают людей. Ты приходишь в гости, тебе на стол не накрывают, а открывают холодильник: бери что хочешь. Ты сам начинаешь стесняться после такого. В плане гостеприимства мы, русские, самая культурная нация. Нас там представляли грустными медведями, а у нас дом был полон детей.
Например, в Швеции запрещено детям ходить в гости, чего мы не знали. Мы только вещи в Швецию перевезли, а дочь Маша уже через пять минут привела в гости других детей, которых у нас оказалось дома 15–20. Как она их уговорила, я не знаю, — это русский характер. А потом родители начали детей забирать, что было смешно.
— В Америке, где вы работали, много было русских?
— Нашей диаспоры там не было, это просто так считается, что там русская диаспора. Было немало украинцев, много криминала. Общался я с армянами, причем они не только из бывшего СССР, а со всего мира: Ирана, Ливии, Израиля. Они дружные, сплоченные, более открытые, добродушные, чем наши. С бывшими соотечественниками по Союзу общение было по принципу "ошибешься, на одну ногу присядешь, а вторую подобьют". Москвичей же в Лос-Анджелесе, где я жил, практически не было.
— В США вы работали в хоккейной школе своего имени. Она еще существует?
— Лет пять назад еще была, но уже не так серьезно работала, поскольку в США люди идут на имя. Не знаю, как сейчас. Раньше созванивались с ее тренерами, консультировал их.
— В книге "По тонкому льду", вышедшей два года назад, вы писали о проблемах в детском хоккее, связанных в том числе и с коррупцией. Помогла ли как-то эта публикация?
— Такие же проблемы в основном и остались. Все переложили на родителей, школу, и это неправильно. Я же понимаю, что тренеру надо тоже платить: ставки поменяли и все стяжают с родителей. Рано или поздно желание родителей постоянно платить заканчивается. Стараются, борются, но это не та борьба, которая должна быть. Сейчас все на родителей спустили, хотя форма дорогая, поэтому ребята из необеспеченных семей никогда не смогут играть в хоккей, а из них самые хорошие игроки.
У нас в Москве сейчас есть рабочие лошадки без техники. Раньше московские игроки воплощали в СССР весь хоккей, а сейчас больше талантов растет на периферии — нестандартных, с харизмой. Посмотрите, уезжают из Москвы в регионы, оттуда возвращаются в сборную.
— Вы жалеете о чем-то, что не удалось сделать на посту советника Москомспорта и руководителя физкультурно-спортивного общества "Хоккей Москвы"?
— Нет, это система. Я понял, что там тяжело, идет большое сопротивление. Вот вы говорите про книгу, а я посмотрел — никому это не нужно. Все понимают, но никто делать ничего не собирается. Нужно бороться против системы и людей, которые берут деньги. Берут поголовно, и все знают, какие цены. Об этом говорю не я один, а многие, но никакого движения. Пиши — не пиши, я душу излил, говорю об этом не первый год. Это ситуация из ряда вон выходящая, но раз никто не хочет этим заниматься, то проблема носит системный характер. А зачем против нее бороться, когда все боятся говорить об этом открыто, зато говорят за спинами других? Но как доходит до дела, то тишина, все хорошо.
— Ваша дочь Мария по истечении депутатского мандата занимается в том числе и благотворительной деятельностью. Не собирается ли она возвращаться в политику?
— Маша сейчас воспитывает детей, поддерживает, помогает очень многим людям, нашла свое призвание. Ее третьему ребенку Васечке уже год. Трое детей — это все-таки тяжело. Маша — порядочный человек с доброй и открытой душой, отзывчивая, и это самое главное, что она выросла такой, к моему счастью.
— Только в августе прошлого года стало известно о вашей свадьбе (Кожевников женат на Юлиане Беляевой, которая младше его на 35 лет — прим. ТАСС). Как ваши дети отнеслись к новой супруге?
— Отнеслись нормально, все хорошо. Это моя личная жизнь, а не их. Они мои дети, и это ничего не поменяло в моем отношении к детям и в их — ко мне.
— Правда ли, что со своей избранницей вы познакомились в магазине?
— Да, а что тут удивительного, разве люди знакомятся только на дискотеках? Юлиана — достаточно серьезная девушка, и мое счастье, что она меня полюбила, хотя у нас с ней разница в возрасте довольно большая.
— Как будете отмечать юбилей — на льду или в домашней обстановке?
— На льду я не хочу. Сейчас нахожусь не в Москве и как прилечу, соберу друзей. Посидим, будет такой дружеский семейный круг.
Рустам Шарафутдинов