Сай Монтгомери почти неизвестна у нас — на русском языке выходила только ее "Душа осьминога", — а на Западе она звезда научно-популярной литературы. "Те, кто делает нас лучше: 13 животных, которые помогли мне понять жизнь" — это книга воспоминаний, накопившихся за долгую карьеру. Собственно, и об Октавии она уже писала — как раз в "Душе осьминога" и непереведенной The Octopus Scientist для детей. Видимо, моллюск и правда запал ей в душу.
Осьминоги заслуживают того, чтобы говорить о них почаще, даже если они не предсказывают результаты футбольных матчей, как знаменитый Пауль. На нас осьминоги совершенно не похожи: у них нет позвоночника и костей, их щупальца живут сами по себе — у человека команды отдает мозг, но при этом они чрезвычайно смекалистые и эмоциональные создания, а что у них на сердце (точнее, на трех сердцах, качающих голубую кровь), буквально написано на лице: их цвет зависит от настроения. Словом, за ними действительно стоит понаблюдать или хотя бы почитать о том, как это делали другие.
В Мировом океане обитает больше 250 видов осьминогов. О большинстве из них мы знаем мало. Но почти все они — в том числе и гигантский тихоокеанский осьминог — предпочитают жить одиночками, отдельно от сородичей. Даже спаривание у осьминогов запросто может превратиться в обед, если один партнер вдруг решит съесть другого. Так почему же осьминоги готовы дружить с людьми?
Я думаю, ради того, чтобы играть с нами.
В дикой природе осьминоги постоянно решают всевозможные задачи. У них очень разнообразный рацион — от моллюсков, добраться до которых можно только открыв раковину, до рыбы, которую нужно преследовать, и крабов, которых приходится вытаскивать из расщелин коралловых рифов. Кроме того, осьминоги любят находить всякую всячину и тащить ее к себе домой. Некоторые их виды отыскивают две половинки кокосовой скорлупы и переносят их на довольно большое расстояние, чтобы сделать себе из них укрытие. Другие собирают камни, чтобы построить стену перед входом в свой "дом". Они лихо крадут камеры GoPro и фотоаппараты у дайверов, а иногда стягивают с тех маски и регуляторы.
Осьминоги, живущие в неволе, любят игрушки, часто те же самые, с которыми играют дети. Они обожают разбирать и собирать Мистера Картофельная Голова. Играют в лего. Откручивают крышки банок, чтобы достать оттуда вкусного краба, а потом зачастую еще и завинчивают крышку просто потому, что им это нравится. Чтобы занять и развлечь осьминогов, Уилсон, инженер и изобретатель, сконструировал набор плексигласовых коробок с различными замками. Осьминоги наслаждались тем, что открывали коробку за коробкой, спрятанные друг в друга, чтобы в конце концов достать лакомство, лежащее внутри.
Я думаю, что Октавия прониклась ко мне симпатией, потому что нам нравилось играть друг с другом. Конечно, это не было похоже на бейсбол или игру в куклы. Скорее, это было что-то вроде ладушек, только с присосками. Сотрудники и волонтеры Аквариума тоже любили играть с ней, но у них были и другие обязанности. А я могла делать это бесконечно или, по крайней мере, до тех пор, пока у меня не замерзнут руки или пока Октавия не устанет, потому что ее голубая кровь, в которой кислород переносится медьсодержащим белком, дает меньше сил, чем наша красная, богатая гемоглобином — белком, содержащим железо.
Иногда я приводила к ней новых друзей, чтобы она могла поиграть и с ними. Моя подруга Лиз, которая выкуривает по пачке сигарет в день, Октавии не пришлась по вкусу. Зато с другой подругой, с которой я изучала горилл в Африке, она чудесно играла.
А старшеклассницу, которая хотела понаблюдать за моей работой, Октавия облила из своей воронки струей соленой воды!
Однажды в том году мне пришлось пропустить свой еженедельный визит в Бостон, чтобы посетить симпозиум, посвященный осьминогам, в Сиэтле. Когда я вернулась в Аквариум Новой Англии и Уилсон открыл резервуар, Октавия подплыла и протянула ко мне щупальца с явным энтузиазмом, который, как и широкая улыбка Салли, не оставлял сомнений в том, что она мне рада. Ухватив меня за обе руки, она приклеилась к ним присосками так крепко, что у меня остались следы, не проходившие несколько дней. Мы провели вместе час и 15 минут.
Но вскоре после этого Октавия расхотела играть.
*
Ее поведение внезапно изменилось. Обычно она любила отдыхать в верхнем углу своего аквариума; теперь же сидела на дне или у стекла, обращенного к публике, где был яркий свет. Она всегда была очень ярким осьминогом, и чаще всего ее кожа была красного цвета. Теперь она стала намного бледнее. Но главное, она, по словам Билла, "стала меньше интересоваться общением с людьми".
— Все это, — сказал он мне, — признаки старения.
Возможно, ее жизнь близилась к концу.
Я приехала, чтобы увидеть ее, и она подплыла ко мне. Но ее хватка была слабой. Наше общение закончилось через 15 минут. Душа у меня была не на месте. Скоро мне предстояло ехать в Намибию, потому что я писала книгу о гепардах. Будет ли Октавия жива, когда я вернусь?
*
Она дождалась моего возвращения, но ее жизнь и наши с ней отношения совершенно изменились.
Теперь ее кожа стала гладкой, как стенки мыльного пузыря. Ее морда, воронка и жаберные отверстия были обращены к стене. Всеми присосками она крепко держалась за стенки своего аквариума и за каменную стену логова — и только одно длинное щупальце безжизненно свисало вниз, как струна. Большое тело Октавии приобрело розовый цвет с бордовыми прожилками, и только перепонка между щупальцами была серой.
Пока меня не было, Октавия отложила яйца — около 100 000. Жемчужно-белые, размером с рисовые зерна, они висели длинными цепочками. Каждое яйцо имело маленький черный хвостик, и Октавия, используя свои ловкие щупальца, сплетала их вместе, как косичку лука, а затем приклеивала к потолку или стене своего каменного логова. Поскольку Октавия не спаривалась, ее яйца не были оплодотворены. Но она не могла знать, что из них никто никогда не вылупится. Теперь яйца были единственным, что интересовало ее. В дикой природе матери-осьминоги ведут себя точно так же.
Они никогда не покидают свои яйца, даже чтобы поесть. На воле это означает, что до конца своих дней они голодают. Но мы-то могли хотя бы пытаться покормить Октавию. Взяв тушку рыбы длинными щипцами, Уилсон предложил ее нашему другу, сидящему в своем логове. Октавия вытянула щупальце, чтобы взять угощение. Потом, словно она что-то вспомнила, за первым щупальцем последовало второе, а затем третье — чтобы обвить мою руку. Но она почти сразу отпустила меня.
— Люди ее больше не интересуют, — сказал мне Уилсон.
Она стерегла свои яйца и никого не хотела видеть.
— Пусть делает свое дело, — добавил он, закрывая крышку резервуара.
В те дни мне оставалось только наблюдать за Октавией. Я приезжала пораньше, до открытия Аквариума, и проходила в зону для зрителей.
До появления посетителей в Аквариуме темно, таинственно и уютно. Наблюдение за Октавией было сродни медитации. Я освобождала свой разум от всех других мыслей, очищая пространство, чтобы впустить туда ее. Чтобы подготовиться к встрече, мне нужна была тишина. Я давала своим глазам привыкнуть к темноте и настраивала мозг на то, чтобы по максимуму воспринимать увиденное.
Тело Октавии было то коричневатым, испещренным белыми пятнами, то розовым. Ее кожа могла быть колючей или гладкой, глаза — медно-красными или серебристыми. Она могла держаться присосками за потолок своего логова или за стенки. Одно оставалось неизменным: она не переставала заботиться о своих яйцах. Однажды утром я застала ее висящей под потолком, прикрепившейся к нему присосками одного щупальца. Другое было под мантией — той частью осьминога, которая выглядит как голова, но на самом деле является туловищем. Кожа перепонок свисала вниз как драпировка. И вдруг, после 25 минут полной неподвижности, два других ее щупальца начали энергично перетряхивать цепочки яиц. В этот момент Октавия была похожа на домохозяйку, пылесосящую занавески.
В другой раз она прополаскивала их мягкими движениями, словно взбивая подушку. А иногда использовала свою воронку, чтобы промыть их водой, словно из шланга. Через жаберные щели она набирала воду, отчего ее мантия расширялась как цветущая розовая орхидея-туфелька, а затем выпускала мощную струю.
Бывало, что Октавия тонкими кончиками щупалец поглаживала яйца с истинно материнской нежностью. И даже когда она была неподвижна, Октавия продолжала заботиться о них. Большую часть времени яиц не было видно, потому что она закрывала их своим телом, защищая от кого бы то ни было. Хотя в ее аквариуме не было хищников, она постоянно оберегала своих нерожденных детей.
Как бы я хотела, чтобы ее яйца оказались оплодотворенными и чтобы из них вылупилось потомство! Тогда ее кончина, которая должна была наступить очень скоро, была бы, как смерть паучихи Шарлотты, оправдана появлением на свет многих новых жизней. Но заключалась ли в ее яйцах новая жизнь или нет, материнская преданность Октавии была поистине прекрасна. В том, как она ласкала их, ухаживала за ними и защищала от любой опасности, я видела проявление самой древней и самоотверженной любви.
Тысячи миллиардов матерей — от желеобразных предков Октавии до моей собственной матери — научили своих потомков любить и знать, что любовь — это высшее и лучшее, что может быть в жизни. Только любовь важна, и это и есть жизнь, даже если в яйцах Октавии ее не было. Молли. Кристофер. Тэсс… Все они уже ушли из жизни, но от этого я не перестала любить их. Я знала, что и Октавии скоро не станет. Но любовь никогда не умирает, и ничто не умаляет ее. До сих пор мое сердце исполнено благодарности к Октавии за то, с каким усердием и любовью ухаживала она за своим нерожденным потомством. Ведь я смогла принять неизбежность ее смерти, осознавая, что она умирает любя — так, как может любить только самка осьминога в конце своей короткой необыкновенной жизни.
