13 октября 1964 года первый секретарь Горьковского обкома КПСС Леонид Ефремов стал свидетелем примечательной сцены. В столичном аэропорту Внуково, куда он прибыл рейсом из Сибири, оказалось на удивление малолюдно. С часу на час — Ефремов знал — ожидался борт первого лица Советского Союза Никиты Сергеевича Хрущева, но к торжественной встрече, судя по всему, не готовились. Когда Хрущев приземлился, у трапа его ждал Владимир Семичастный. Вместе они на автомобиле отправились в Кремль. Там уже второй день заседал Президиум Центрального комитета партии — так с 1952 по 1966 год называлось Политбюро. Но о решении, которое фактически уже было принято, Хрущев не имел еще ни малейшего представления. Как и о том, кого именно оно затрагивает. Или все обстояло совсем иначе?
Вниз под красным знаменем
Автор мемуаров об отце, вышедших в 1991 году, Сергей Никитич Хрущев осенью 1964-го находился в гуще событий, предшествовавших перевороту. Еще летом встречи с Хрущевым-младшим добился бывший начальник охраны партийного босса второго ряда Николая Игнатова Василий Иванович Галюков. Новости, которые он принес, звучали удручающе: высшее советское руководство — Леонид Брежнев, Николай Подгорный, Александр Шелепин — вступило в заговор с целью отстранения Никиты Хрущева от власти. Узнавший об этом Галюков оказался неравнодушным человеком: попытался выйти звонком на Никиту Сергеевича по закрытой связи — "вертушке", а когда разговор сорвался, смог передать сенсационные сведения через сына вождя. Драматическая сцена разыгралась 27 сентября 1964 года. Хрущев-младший довел до отца предупреждения доброжелателя, но реакция советского лидера оказалась не на высоте положения. Не пожелавший разбираться в подробностях лично, Хрущев перепоручил расследование председателю Президиума Верховного Совета Анастасу Микояну и ошибся. Уже через три недели тот будет среди проголосовавших за его отставку.
Решающие события, предшествовавшие смене руководства страны, происходили одновременно на юге СССР, в Крыму и Абхазии, и в Москве, где в буквальном смысле тряслись от страха по крайней мере некоторые из заговорщиков. Узнав, что Хрущеву известно о попытке переворота, в панику впал Брежнев. Встречу с бледным от страха соучастником описал глава Московского горкома Николай Егорычев, один из энтузиастов смены власти: "Он дрожал, взял меня за руку и увел куда-то в дальнюю комнату. "Коля, Хрущеву все известно. Нас всех расстреляют". Совсем расквасился, знаете, слезы текут. <…> Я говорю: "Вы что? Времена сейчас другие, не сталинские". [Но Брежнев не унимался.] "Ты плохо знаешь Хрущева. Ты плохо его знаешь". По словам Егорычева, товарища по заговору требовалось срочно привести в чувства, так что он лично довел его до умывальника и заставил смыть слезы.
О нерешительности будущего вождя без одобрения отзывался в своих мемуарах и Семичастный, утверждавший, что оказал на того нажим, буквально подтолкнув его к власти. "Поймите, если Хрущев узнает правду, то прежде всего он отдаст приказ мне, чтобы я в соответствии со своими служебными обязанностями арестовал вас, — сообщал глава КГБ и тут же переходил на угрозы, — арестовал вас как члена антипартийной группы. И я, Леонид Ильич, вынужден буду это сделать". Брежнев соглашался, что выбора не остается, но с трудом сдерживал дрожь. Более достойно перед лицом опасности держался Николай Подгорный. Когда Хрущев бросил ему в лицо обвинения, переданные от Галюкова, партийный начальник не растерялся, а на ходу нашел способ высмеять "теорию заговора".
Хрущев и искусство наживать врагов
В мемуарах Сергея Хрущева беспечность отца, в разгар подготовки своего смещения отправившегося в отпуск, названа "необъяснимой", "нелогичной" и даже "абсурдной". Пристрастный участник событий, Хрущев-младший впоследствии пришел к выводу, что глава партии и не собирался бороться за власть. На семейных встречах от него можно было услышать, что на восьмом десятке лет лучшее продолжение карьеры — это пенсия. Однако на торжественном праздновании 70-летия Хрущева в апреле 1964 года речи о добровольном уходе не шло. Напротив, первый секретарь фонтанировал идеями и прожектами, в которых явно находилось место не всему его окружению. Вождь готовил омоложение президиума ЦК, грозившее завершением карьеры бывшему председателю Президиума Верховного совета СССР Леониду Брежневу. Возможно, именно страх однажды оказаться не у дел и подталкивал его действовать.
Летом Хрущев прилюдно унизил своего будущего наследника не только отставкой с поста в Верховном Совете, но и экспрессивным комментарием на этот счет. Когда отгремели дежурные аплодисменты, сопровождавшие назначение Микояна вместо Брежнева, вождь произнес: "Это рады, чтобы вас освободить. Нельзя же назначить, не освободивши. Это обрадовались люди, что вас освободили". В другой раз в узком партийном кругу Хрущев назвал Брежнева отработавшим свое. Едва ли Леонида Ильича утешало то что, Микояну, более близкому к первому лицу, иногда приходилось не лучше. В том же году Хрущев публично задался вопросом, не дать ли и этому соратнику "отлуп" на основании его недостаточного знакомства с творчеством Шолохова. Подобный экстравагантный разворот не исключался: Хрущева не без оснований считали непредсказуемым.
Раскрепощенность первого лица на вершине власти порождала не только личные обиды, но и сломанные карьеры. Бывший начальник Галюкова Николай Игнатов был из тех, кто имел основания считать себя обойденным: в 1957 году с помощью этого партийного босса Никита Сергеевич сломил сопротивление группы Маленкова, Молотова и Кагановича, а в благодарность отчего-то получил понижение. Современники описывали Игнатова как не привыкшего сдаваться тонкого и беспринципного интригана. Семичастный считал, что миссия Галюкова сводилась к просчитанной Игнатовым интриге: тот якобы готовил для себя пути к отступлению и даже мог рассчитывать на карьерный взлет как подавший сигнал об опасности (через охранника), если бы в столкновении с заговорщиками удача почему-то улыбнулась Хрущеву.
Рейс Пицунда — отставка
Последние дни пребывания первого секретаря у власти окутывает облако легенд, соответствовавшее нарастанию напряжения. Его признаки, очевидно, успел ощутить на себе сам Хрущев. 12 октября, за день до переворота, вождя почему-то не уведомили о выходе на орбиту корабля "Восход" с космонавтами на борту. Из абхазской Пицунды глава государства прозвонился и устроил разнос кураторам космической программы, после чего ему обеспечили связь с экипажем. Но выглядела такая безалаберность странно, как и изгиб редакционной линии главной газеты "Правда". Та опубликовала (без комментариев) критический текст о советской политике, написанный недавно скончавшимся лидером итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Статус Тольятти в Советском Союзе был очень высок — в честь него только что переименовали город. И все же иностранец находил изъяны в курсе, одобренном Хрущевым лично, — и такую работу решились напечатать.
По версии Хрущева-младшего, понимание серьезности происходящего пришло к вождю только после звонка из Президиума вечером 12 октября, которым его вызывали в столицу. Источники разнятся, кто был на другом конце провода, Брежнев или член Президиума ЦК Михаил Суслов. Собеседник убеждал вождя срочно прибыть в столицу для решения неотложного "сельскохозяйственного вопроса", что само по себе не укладывалось ни в какие рамки. Поначалу Хрущев сказал нет ("нет таких неотложных вопросов в сельском хозяйстве") и по одной из версий даже повесил трубку. Однако вскоре в Москву поступило известие — все же прибудет. Вождю стало понятно, что ситуация выходит из-под контроля и изоляция на юге только понижает его шансы сохраниться у власти.
В 1990-е получила распространение версия, будто на борту уже взлетевшего самолета Хрущеву пришла в голову мысль, как переиграть своих оппонентов. Якобы вождь, женатый на украинке и много лет проведший на Украине, принял решение опереться на помощь киевского партийного актива. Хрущев, по этой версии, принялся убеждать пилотов срочно взять курс на столицу УССР и согласным участвовать в авантюре обещал звезды Героев Советского Союза. В действительности источников, подтверждающих эту версию событий, не существует. Зато известно другое: из отряда в 60 охранников, бывших с ним в Абхазии, Хрущев взял на борт только пятерых. Новость об этом вызвала почти физическое облегчение у заговорщиков: с первых минут после приземления вождя им стало понятно, что ни к какому сопротивлению он не подготовлен и, возможно, даже не вполне понимает, что именно его ждет.
Верховный на последнем Совете
Прибыв в автомобиле вместе с Семичастным в Кремль, Хрущев оказался на третьем этаже Сенатского дворца, где по традиции еще в 1930-е годы проходили заседания Политического бюро. В сталинскую эпоху стенографирование большинства из них не проводилось, однако Хрущев распорядился фиксировать происходившее, поручив эту работу заведующему общим отделом ЦК Владимиру Малину. Именно малинская записка — основной источник сведений о том, что же случилось с Хрущевым, когда за ним захлопнулись двери.
Прибывшего неподготовленным вождя не поставили в известность, что на деле он попал уже на второе заседание Президиума ЦК. Первое без лишней огласки состоялось 12 октября. На нем собравшиеся заговорщики обсуждали, в каком порядке выступать против Хрущева, и прощупывали решимость друг друга. Первым речь поручили держать номинальному лидеру переворота Леониду Брежневу. Вслед за ним взять слово должен был первый секретарь Киевского обкома Петр Шелест. Это было продуманное решение: если мысль обратиться за помощью к Украине и впрямь когда-либо посещала Хрущева, Шелесту поручалось отрезвить его заранее.
Записанная наскоро Малиным речь Брежнева состояла из семи пунктов обвинения и предложения вынести оценку Хрущеву. В вину первому секретарю ставились дезорганизация планирования — переход от пятилетних к семилетним планам, переустройство партийной вертикали с выделением сельскохозяйственных и отдельно промышленных обкомов партии, авторитарный стиль управления и личная грубость. Брежнев старался формулировать мягко. Это позволило его союзникам взвинчивать тон. Шелест, выступивший вторым, уличил вождя в превышении полномочий и невыполнении обещания "догнать и перегнать" Америку по объемам сельскохозяйственного производства. Шелепин взял еще более высокую ноту. Разрушителя культа личности Сталина он обвинил в создании собственного. Но даже после этого самую горькую правду о себе Хрущеву еще предстояло услышать. Шелепин объявил, что у вождя в Президиуме ЦК нет друзей. Именно это при борьбе за власть и имело значение, и, как показало дальнейшее, возразить Хрущеву действительно было нечего.
Никита Сергеевич на деле смог прочувствовать всю глубину отрыва от коллег, когда ему самому предоставили слово. Защищаясь, свою работу вождь объявил "нормальной", а решение о разделении обкомов, понижавшее аппаратный вес региональных руководителей и потому выводившее их из себя, — необходимым для пользы государства. "Вы еще вернетесь к этому", — убеждал он. Впрочем, судя по тону выступления, Хрущев так и не отдавал себе отчета в серьезности происходящего, иначе как объяснить наивный и где-то детский упрек в отзыве из отпуска без достаточных оснований. "Зачем?" — на полном серьезе спрашивал у заговорщиков первый секретарь.
На следующий день, 14 октября, назначили вторую часть заседания Президиума. Ночь Хрущев провел в особняке на Ленинских (Воробьевых) горах, куда к нему успел приехать сын Сергей. В его описании глава партии выглядел подавленным, но еще преуменьшал масштабы своего аппаратного поражения. Накануне последнего дня во власти вероятным исходом ему представлялась отставка только с одной, а не одновременно со всех своих должностей, ведь именно так произошло с Георгием Маленковым, наследником Сталина, лишь постепенно, начиная с 1955 года, утрачивавшим свои посты вплоть до понижения в начальники ГЭС.
Однако на следующее утро публичное унижение Хрущева только набрало обороты. Взявший слово председатель правительства РСФСР Дмитрий Полянский поставил Никите Сергеевичу в пример скромность Иосифа Виссарионовича, а заодно осторожно покритиковал само развенчание культа личности. Затем выступил Алексей Косыгин и обвинил вождя в поощрении "подхалимажа". А Микоян, пусть и в мягких выражениях, допустил смещение Хрущева с одного из его постов. Как оказалось, для большинства отделаться только этим было уже недостаточно. На Микояна накричали: один из участников заседания, секретарь ЦК Петр Демичев, пригрозил отставкой самому Анастасу Ивановичу.
Видя, что сопротивление бесполезно, Хрущев принял предложение Брежнева подписать прошение об уходе по собственному желанию. Если верить Ефремову, по щекам первого секретаря, вынужденного оставить власть, текли слезы. Но есть и другая версия последней реплики вождя, более скабрезная, но зато полностью соответствующая его бойкому характеру. "Вы меня тут [фекалиями] мажете, а я возразить не могу", — якобы заявил Хрущев и развел руками. После этого он покинул заседание, некоторое время побыл в своем кремлевском кабинете, а затем неспешно, никому уже не нужный, отправился восвояси. Отныне Стране Советов предстояло обходиться без него.
Игорь Гашков