Сергей Александрович, конечно, совершенно уникальная фигура, он создатель своего стиля. Стиля, который обладает глубиной и вместе с тем — доступностью. Это очень сложное соединение, которое ему удавалось. Он был очень эмоциональным человеком, что тоже сейчас редко удается людям, которые занимаются серьезным кино. Он занимался чистым кино. Он был абсолютно честен к кинематографу, к своей профессии. Его какой-то такой человеческий облик, человеческое обаяние, его смех, его истории — это совершенно отдельный мир, который обладал душевно-феерической увлекательностью. И все это было в его кино.
Он один из создателей эпохи особенного мира великого советского кинематографа. В свое время мне Лев Александрович Кулиджанов, председатель Союза кинематографистов, говорил, что его просили написать статью в крупный журнал, где среди статей о шести разных фильмах из шести разных стран должна была быть и о советском. В том мире, конечно, было много идеологизированности, много среднего. Но было и колоссальное количество шедевров, которые частично лежали на полке, но многие были и выпущены.
Тем не менее они дожили до наших дней, и эти фильмы существуют, и эти режиссеры существуют. Соловьев как раз оттуда, Михалков, Кончаловский, Шукшин, Тарковский. Он в плеяде этих кинематографистов, которые создали свои уникальные стили, были примером на многих международных фестивалях. Каждый из них создал свой мир.
Каждый этот мир — неповторим, у него есть своя интонация в кинематографе. Особенность настоящего кинематографа в том, что мы можем, увидев фильм, понять, какой режиссер снимал. В кино Сергея Александровича, по его манере изложения, сразу ясно: кино Соловьева. Это не многим удается. А если удается, это уже признак очень крупного художника.
По-человечески я его очень люблю. Я снимал свой дебют в 1982–1983 годах — "Когда играли Баха", а он мне писал, по-моему, он тогда в Колумбии снимал картину и оттуда писал письма. Где-то у меня даже сохранилось письмо, я его храню, потому что мне очень это важно.
Не сказать, что мы были очень близкими друзьями, но при этом в чем-то были очень близки. В отношении кино я чувствовал себя с ним легко, и он, мне кажется, тоже чувствовал себя со мной легко. Поэтому сейчас очень больно. Уходят эти могикане великого советского кинематографа, который перешел в наш российский, но такого масштаба тот еще не достиг.
Последний год был тяжелый, он болел. Мастерскую набрал. В прошлом году тоже непросто все было. Но тем не менее он функционировал до последних дней, все время мечтал снимать и не сдавался. Я знаю, что коллеги относились к нему с большим уважением, с большой любовью и восхищением. Он был всепримиряющий человек.