Сегодня лейтенанта Шмидта если и вспомнят, то скорее как потешный момент из юмористического романа Ильфа и Петрова — помните, как Остап Бендер и Шура Балаганов почти хором представлялись "сыновьями лейтенанта Шмидта"? Между тем реальный Шмидт фигура хотя и противоречивая, но, безусловно, трагическая. Чуть меньше века назад при упоминании его имени скорее вспомнили бы не юмор Ильфа и Петрова, а романтические строки Пастернака, его поэму "Лейтенант Шмидт":
Ура навеки, наповал,
Навзрыд!
Над крейсером взвился сигнал:
Командую флотом. Шмидт.
Мятежный лейтенант стал революционной легендой задолго до октября 1917 года. Ну а после 1991 года его, как и слишком многое другое, бросились "разоблачать" — из страдающего за народ флотского интеллигента, романтика революции лейтенант Шмидт вдруг превратился в почти сумасшедшего, мол, и женат был на проститутке, и вообще… Как это ни банально прозвучит, но истина в данном случае, похоже, затерялась где-то посередине между глянцем и чернухой, разительно не совпадая с обеими полярными трактовками.
Военно-морская семья
Родившийся на берегах Черного моря в Одессе 17 февраля (нового стиля) 1867 года Петр Петрович Шмидт был потомственным моряком. Настолько потомственным, что в семье по отцовской линии даже не сыскать предков, которые не были бы связаны с морем и военным флотом. Еще при Петре I в Россию из Германии переселился корабельный мастер Шмидт, его потомки стали русскими моряками и адмиралами.
Так что маленький Петя Шмидт с самого рождения был "морской костью", принадлежал к достаточно узкой и закрытой дворянской касте флотских офицеров царской России. Он внук капитана 1-го ранга, сын контр-адмирала и племянник адмирала.
Отец и дядя будущего героя революции отличились в годы Крымской войны, участвовали в обороне Севастополя. Были хорошо знакомы со Львом Толстым — еще не знаменитым писателем, а юным лейтенантом артиллерии, с которым бок о бок сражались на Малаховом кургане, защищая главную гавань Черноморского флота. Мать нашего героя тоже принимала участие в знаменитой "севастопольской страде" — была сестрой милосердия, спасала и лечила раненых.
Отец Петра Шмидта позднее стал начальником города и порта Бердянск на Азовском море, а дядя командовал всем флотом России на Тихом океане. Так что судьба и военно-морская карьера была предопределена будущему мятежному лейтенанту с рождения. Но детство его не было безоблачным — Петр рано потерял мать, отношения с мачехой не сложились, отец же был человеком жестким и деспотичным.
В 13 лет мальчик Петя покинул берега Черного и Азовского морей, отправившись на берега Невы, учиться в Морском кадетском корпусе. В соответствии с нравами и обычаями той эпохи другой судьбы ему, с его происхождением, не предполагалось и не предлагалось — только будущее морского офицера великой империи. Будущее военной элиты, закованной в рамки жесткой военной дисциплины и сословных предрассудков.
Спустя многие годы сын Петра Шмидта — настоящий сын, не юмористический и со своей трагической судьбой, о которой и мы тут вспомним позднее, — рассказывал: "Отец любил море и его тайны, но военной службы не выносил…" Похоже, что нервный и романтический мальчик из семьи потомственных военных действительно не слишком подходил для отведенной ему происхождением роли. В Морском кадетском корпусе он учился посредственно, не числясь ни в первых, ни в отстающих.
В 1886 году Петр Шмидт вступает во взрослую жизнь, становится офицером Балтийского флота и почти сразу совершает решительный и чрезвычайно скандальный поступок — женится. В ту эпоху, по жестко устоявшимся флотским традициям, офицеру для заключения брака требовался возрастной и имущественный ценз, фактически требовалась санкция начальства на выбор невесты. Петр Шмидт все эти гласные и негласные правила нарушил.
"Оскорбленное чувство правды и справедливости…"
Но нарушение традиций — это полбеды, будь избранницей юного офицера девушка из "своей" среды. Однако дворянин и военный моряк Петр женился на мещанке. Для той эпохи, еще в сущности феодальной, "мещане" — это вполне четкий сословный термин. И в корпоративной морали большинства офицеров флота мещанки годятся лишь в служанки, при нужде в любовницы и содержанки, но никак не более. Собственно, отсюда и растут ноги повторяемой у нас после 1991 года "черной легенды" о том, что мятежный лейтенант якобы был женат на проститутке…
Для самого же Шмидта брак с Доминикией Павловой, девушкой из бедной семьи, стал итогом не только любовных, но и каких-то романтических порывов социального плана. Скандально вырвавшись за сословные рамки, он тем самым и протестовал против навязанной судьбы, и демонстрировал, в первую очередь самому себе, модную тогда в среде интеллигенции нарочитую любовь к простому народу.
Впрочем, сам Шмидт был вполне искренен во всех своих чувствах. В дневнике он не без наивности напишет: "Я с юных лет интересовался общественными науками, только в них находя ответы на мучительные вопросы, разрешение которых требовало оскорбленное чувство правды и справедливости…"
Молодой офицер Шмидт в те годы был далек от любых революционных организаций, но, как и многие люди его поколения, вырос в неприятии господствовавшего на тот момент образа жизни — с феодальными пережитками еще вчера крепостной страны, сословным неравенством, бедностью и бесправием большинства.
Если же отвлечься от романтических и смутно-политических порывов юного Шмидта, то заметим, что его брак с малограмотной мещанкой не обещал легкой жизни даже без учета факторов внешнего давления. Слишком разными, из разной среды были молодые люди — романтический и нервный Петр, простоватая и хваткая Доминикия. Даже в наше, давно забывшее сословия время все это рождает трудности в совместной жизни.
Так или иначе, но скандальный брак фактически выбросил Шмидта с флотской службы, выбил его из той жизненной колеи, на которой при соблюдении корпоративных приличий ему, с учетом происхождения и образования, были открыты самые блестящие перспективы. Впрочем, 22-летний Петр и сам желал сменить судьбу, хотя едва ли понимал, чем станет заниматься, уйдя со службы.
Три следующих года он проживет частным человеком и, кажется, вполне счастливо. Благо доставшееся небольшое наследство (небольшое по меркам дворянина той эпохи) позволяло какое-то время не думать о деньгах. Доминикия родит ему сына, мальчика назовут Евгением. Пожив с женой и ребенком на теплых берегах Черного моря, Петр Шмидт едет в Париж — не только смотреть достопримечательности, но и учиться модному воздухоплаванию на аэростатах.
Впрочем, уже в 1893 году Шмидт возвращается на флотскую службу — напомним, он все же окончил самое элитное военно-учебное заведение, да и отнюдь не все сокурсники и сослуживцы отвернулись от него после скандальной женитьбы. Шмидт поистине был противоречивой натурой — наряду с очевидной неуживчивостью он был явно обаятельной личностью. Грамотный морской специалист, при этом, по отзывам очевидцев, хороший музыкант и небесталанный художник.
Вернувшись на флот, герой нашего рассказа оказывается на Тихом океане, служит офицером на ледоколах и миноносцах. Именно там, на Дальнем Востоке, в походах меж гаванями Владивостока и Нагасаки, он получает чин флотского лейтенанта — не догадываясь, что войдет в историю России именно как "лейтенант Шмидт".
Дважды лейтенант
Однако XX век лейтенант Шмидт встретит вновь за бортом флотской службы и снова из-за конфликтов с начальством. Точнее, целой серии конфликтов. Тут будет и стычка с капитаном ледокола, которого Шмидт обвинит в потворстве браконьерам. Будет и отказ лейтенанта участвовать в подавлении забастовки портовых рабочих. Добавится и открытый конфликт с командиром Владивостокского порта Григорием Чухниным.
Последний момент важен — спустя несколько лет именно Чухнин подпишет смертный приговор мятежному лейтенанту Шмидту. Сам же лейтенант в рассказах сыну объяснял стычки с начальником порта на исходе XIX века тем фактом, что Чухнин ранее был не в ладах с Владимиром Шмидтом, дядей нашего героя, в те годы, когда дядя командовал Тихоокеанским флотом. Якобы Чухнин, претерпев придирки Шмидта-старшего, позже отыгрался на Шмидте-младшем. Словом, запутанная, но показательная история из узкого корпоративного мира военно-морской элиты полуфеодальной империи.
Кто там был прав или виноват, и был ли, мы уже никогда не разберемся. Но факт, что к началу XX века уволенный со службы лейтенант Шмидт работает уже в гражданском флоте. Работает сначала помощником капитана на грузопассажирских пароходах, затем становится самостоятельным капитаном судна.
Наверное, все же бывают люди, над которыми довлеет какой-то злой рок, — первый самостоятельный рейс Шмидта едва не оборачивается трагедией. Его пароход "Диана", направлявшийся рейсом вокруг всей Европы из Риги в Одессу, наскочил на подводные камни и был близок к гибели. Уже после 1991 года, посла распада СССР, когда кинулись поспешно разоблачать всех героев советского пантеона, эту аварию стали подавать примером очевидной никчемности Шмидта как моряка.
В реальности авария была вызвана жесточайшим затяжным штормом. Капитан Шмидт несколько суток не уходил с мостика. Когда же пароход вылетел на камни, он эвакуировал на берег почти всю команду, а сам с минимумом матросов еще более двух недель оставался на терпящем бедствие корабле. Словом, едва ли тут можно отыскать поводы для упреков в непрофессионализме.
Авария случилась в ноябре 1903 года, спустя всего три месяца началась Русско-японская война. И уже весной 1904 года Петра Шмидта мобилизуют на действительную военную службу — он в третий раз становится офицером военного флота, снова лейтенант. На исходе того года Шмидт, старший офицер везущего мины и снаряды транспорта "Иртыш", отправляется на Дальний Восток, на войну.
Однако на войну с японцами 38-летний лейтенант так и не доедет. В египетском Порт-Саиде его снимут на берег с приступом почечной болезни. Спустя многие десятилетия разоблачители советского пантеона будут кивать на этот факт как на признак трусости, почти дезертирство. Однако первый раз с приступами мучительной болезни почек герой нашего рассказа попал в больницу еще в 1899 году. Да и поведение Шмидта в последующие дни революции показывает, что он был кем угодно — неврастеником, донкихотствующим прожектером, авантюристом — но не банальным трусом.
"Социалист вне партий…"
Русско-японская война, как известно, завершилась для нашей страны чередой обидных поражений и первой революцией. Сын Евгений позже описал в мемуарах те минуты, когда Петр Шмидт узнал о страшном разгроме русского флота в проливе Цусима: "Лицо его почернело и дергалось судорожными гримасами… В горле хрипело и клокотало. Видимо, отец боролся со спазмами, душившими его, не мог их осилить и задыхался. Я, в ужасе, бросился к нему. Отец на меня и не взглянул, да вряд ли он и видел тогда перед собой. Рванув обеими руками воротник белоснежного кителя так, что отлетели крючки, отец, в исступлении, забегал из угла в угол, отбрасывая ногой попадавшиеся ему на дороге стулья…" Бездарных царских адмиралов, виновных в поражении, Шмидт обзывал "альфонсами на содержании государства".
В те дни вся страна, еще ранее кипевшая противоречиями, была потрясена до глубины основ. С лета 1905 года события развивались стремительно. На Черном море стихийно вспыхнуло знаменитое восстание матросов броненосца "Потемкин". С осени начались повсеместные забастовки, в том числе в Крыму.
В последний день октября того года Севастополь забурлил стихийными митингами. Общество тогда кипело снизу доверху — достаточно указать, что те митинги поддержали гражданские власти Севастополя, городская дума. Лейтенант Шмидт, ждущий по окончании войны демобилизации, тоже оказался среди протестующих толп. Он никогда не был членом или явным сторонником каких-либо политических организаций, но сам отчасти в шутку, отчасти всерьез именовал себя "социалистом вне партий".
Последний день октября 1905 года закончился в Севастополе трагедией. Когда демонстранты собрались у городской тюрьмы, требуя освобождения заключенных, раздались выстрелы солдат в толпу — восемь человек погибли, свыше полусотни получили ранения. И город буквально взорвался, да так, что растерялись не только гражданские, но и военные власти.
Массы рядовых моряков открыто сочувствовали протестам, хватало среди них и стихийных бунтовщиков и убежденных революционеров. Командующий Черноморским флотом адмирал Чухнин, старый недруг нашего героя, в те дни отправил царю паническую телеграмму: "Матросы, вероятно, поставят какие-нибудь условия, которым придется подчиниться или распустить флот".
В сущности, к ноябрю 1905 года в Севастополе и на Черноморском флоте царил хаос — власти пребывали в растерянности и шоке, а массы протестующих не имели ни организации, ни общепризнанных лидеров, ни четких целей, кроме всеобщей ненависти к существующему образу жизни. Позже в поэме "Лейтенант Шмидт" Борис Пастернак вложит в уста мятежного лейтенанта такие строфы, поэтические, рифмованные, но очень точно и емко выражающие природу сложившейся ситуации:
В те дни, — а вы их видели,
И помните, в какие, —
Я был из ряда выделен
Волной самой стихии.
Лидером и символом севастопольского восстания Петр Шмидт оказался действительно почти случайно, на гребне стихийных протестов. Во время похорон севастопольцев, убитых у стен городской тюрьмы, лейтенант произнес речь — эмоциональную, яркую, запомнившуюся всем. Газета "Крымский вестник" писала на следующий день: "Речь Шмидта произвела потрясающее впечатление на слушателей, которые стояли как загипнотизированные…"
"Посредине бухты огромный костер…"
Так стихийным образом лейтенант стал если не лидером, то самым узнаваемым лицом стихийных протестов. Командование флотом тут же распорядилось арестовать его, но из-за всеобщего развала структур управления уже не имело сил удержать под стражей. В итоге лишь оформили приказ об увольнении Петра Шмидта с военной службы.
Тем временем хаос нарастал, перекинувшись на боевые корабли. К 13 ноября 1905 года с новейшего, только что построенного крейсера "Очаков" бунтующие матросы, протестующие как по политическим мотивам, так и по причине плохих условий службы, изгнали офицеров. Дальнейшее многократно описывалось и журналистами, очевидцами событий, и историками всех последующих эпох. На исходе дня 14 ноября уже отставной лейтенант прибыл на "Очаков" и поднял над крейсером сигнал: "Командую флотом. Шмидт".
За ночь на сторону восставших перешли еще несколько кораблей, над которыми взвились красные флаги. Восставшие действовали без стрельбы, стихийный лидер Шмидт явно надеялся на силу морального примера. Позднее на суде он уверял — и вероятно, вполне искренне уверял, — что всеми силами старался избежать любого кровопролития. В первую очередь Шмидт занялся не захватом оружия, не ударом по командным центрам, а освобождением давно арестованных матросов с броненосца "Потемкин", мятеж которого отгремел еще летом. В итоге флотские власти получили время для подготовки контрудара — в середине дня 15 ноября 1905 года они открыли по мятежникам артиллерийский огонь, опираясь на немногих оставшихся тогда верными царской присяге посреди моря хаоса и всеобщей растерянности.
Писатель Куприн (заметим, как и многие тогда в русском обществе, откровенно сочувствовавший восстанию Шмидта) оказался свидетелем расстрела мятежного "Очакова" и так описал те минуты: "Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера — сплошное пламя…"
Недавно сошедший со стапелей "Очаков" еще не был вооружен, ничем не мог ответить атакующим. Стихийно начатое и руководимое романтиком восстание закончилось быстрым поражением. Арестом чудом выжившего под обстрелом Шмидта командовал его однокашник по Морскому кадетскому корпусу.
Далее последовал военный трибунал — подальше от столицы Черноморского флота, в Очакове. Отставной лейтенант, осознавая, что ему грозит смертная казнь, на суде вел себя мужественно. Защищался тоже умело, подчеркивая, что в дни всеобщего хаоса, когда матросы и офицеры были готовы убивать друг друга, он был единственным на Черноморском флоте, кто всеми силами призывал и стремился избегать кровопролития. Здесь Шмидт не кривил душой, это соответствовало реальности. Такие доводы даже поколебали некоторых членов военного трибунала. Однако царь Николай II лично требовал у военно-морского министра "поскорее покончить с изменником" — смертный приговор был предопределен.
Накануне казни приговоренный оставил письмо Зинаиде Ризберг, женщине с которой познакомился случайно, всего за два месяца до событий на крейсере "Очаков". У едва знакомых Петра и Зинаиды завязался модный в ту эпоху роман по переписке, длившийся до самой смерти мятежного лейтенанта. Зинаида приезжала к нему на суд, Петр Шмидт был явно влюблен, она отвечала взаимностью, но близки они никогда не были. Просто не успели.
"Прощай! — писал Петр в последнем письме. — Сегодня принял приговор в окончательной форме, вероятно, до казни осталось дней 7–8. Живи, Зинаида. Люби жизнь по-прежнему... Еще раз благодарю тебя за те полгода жизни-переписки и за твой приезд. Обнимаю тебя, живи, будь счастлива. Я счастлив, что исполнил свой долг. И, может быть, прожил недаром".
От Шмидта и до Шмидта
19 марта 1906 года главного севастопольского мятежника и троих матросов с крейсера "Очаков" расстреляли на острове Березань. А дальше началась жизнь после смерти — жизнь уже не человека, со всеми его противоречиями, а жизнь образа, исторического героя, жизнь мифа.
В советское время романтизированный лейтенант входил в пантеон павших борцов революции. Но культ революционного лейтенанта Шмидта возник задолго до советской власти. Более того, его первым творцом стал главный противник советской власти — адмирал Колчак. Именно он, вскоре после крушения царской монархии став командующим Черноморским флотом, распорядился провести торжественное перезахоронение праха Петра Шмидта в Севастополе.
Перезахоронение состоялось уже в мае 1917 года и приобрело поистине общероссийскую известность. Поклониться новой могиле Шмидта, заваленной венками и живыми цветами, тогда приехал сам Керенский, в те дни самый популярный министр Временного правительства. От имени "новой демократической России" он посмертно наградил мятежного лейтенанта Георгиевским крестом. Здание офицерского собрания Черноморского флота тогда же переименовали в Клуб имени Шмидта.
Так что романтический культ расстрелянного лейтенанта возник, как видим, задолго до советской власти. Кстати, у идеологов СССР отношение к Шмидту было специфичным — положительным, но не без критики. К Шмидту относились как к этакому почти декабристу, романтику, далекому от народа и четкой политической организации. Что, в общем-то, соответствовало исторической действительности несколько больше, чем последовавший после 1991 года угар натужного "разоблачительства".
Советская эпоха оставила память о лейтенанте Шмидте по всей стране — сегодня мы найдем улицы его имени в Астрахани и в Хабаровске, в Новороссийске и Мурманске и многих других городах. Но ныне это лишь элемент привычной традиции. Былой послереволюционный культ, когда о Шмидте писали поэмы и картины, снимали кинофильмы и даже ставили оперы (в минувшем веке их было целых две!), навсегда ушел в прошлое.
Братская могила с останками лейтенанта Шмидта и трех расстрелянных с ним матросов крейсера "Очаков" сегодня располагается на мемориальном кладбище в центре Севастополя. Каменный обелиск с профилем Шмидта освещают солнечные лучи, когда светило садится в воды Черного моря. Когда же солнце всходит над нашей страной, поднимаясь из волн Тихого океана за тысячи километров от Севастополя на противоположном краю нашей страны, в городе Владивостоке его лучи освещают улицу Шмидта и мыс Шмидта.
Улица названа в честь мятежного лейтенанта, а вот мыс — в честь его родного дяди, адмирала Владимира Шмидта, когда-то командовавшего Тихоокеанским флотом. Кто же из этих двух Шмидтов, перефразируя классика, для "матери-истории более ценен"? Ответить не просто, но, безусловно, оба ценны.