12 января 2019 года отставному бармену, джазовому маньяку, заядлому марафонцу и "самому неяпонскому японцу" исполняется 70 лет.
У самого Харуки Мураками есть забавная теория о том, что востребованность его романов особенно возрастает во времена политического хаоса.
"Я стал очень популярен в России 1990-х, после развала СССР, — люди там пребывали в огромной растерянности, а именно растерянным людям, как правило, и нравятся мои книги, — откровенничает он в октябрьском интервью газете The Guardian. — То же самое происходило в Германии: когда пала Берлинская стена, меня там тоже читали очень активно".
Гэтсби, Дон Жуан и Командор
Может, еще и этим объясняется скорость, с которой перевели новый бестселлер Мураками в "растерянной" Америке Дональда Трампа? Со дня выхода в Японии 14-го романа писателя, двухтомника "Убийство Командора", не прошло и года, как его выпустили в Штатах в переложении сразу двух переводчиков — американца Филипа Гэбриэла (1-й том) и канадца Теда Гуссена (2-й).
У нас, возможно, с политическим хаосом всё немного стабильнее, так что на сей раз мы америк с канадами не обогнали.
То ли дело 2005-й, когда русский "Послемрак" вышел в России чуть ли не на два года раньше англоязычного. Ну что ж, подождем еще немного — как я понимаю, Андрей Замилов прямо сейчас заканчивает перевод по заказу издательства "Эксмо", которое пообещало выпустить его "в начале 2019 года".
По определению самого автора, нас ожидает "повествование о тайне романтической любви, бремени Истории, потусторонней силе искусства и поиске эфемерных вещей, находящихся прямо у нас перед носом".
Главный герой и безымянный рассказчик — депрессующий художник-портретист, которого недавно бросила жена, после чего он попробовал отрешиться от мирской суеты в горах.
Он поселяется в доме у странного художника, хранящего на чердаке не менее странную картину — "Убийство Командора" (аллюзия на сюжет "Дон Жуана"), от одного вида которой реальность героя начинает расщепляться на многие истории, одна мистичнее другой.
Мы встретимся и со сценами японской резни в Нанкине 1937 года (резню устроили японские военнослужащие в китайской столице Нанкине во время Второй японо-китайской войны — прим. ТАСС), и со странным колокольчиком, который сам звонит, когда ему вздумается, побываем в подземном храме, высеченном в горе, в окружении бездонных колодцев и диких кошек…
В общем, как обещают переводчики и издатели, мистики будет хоть отбавляй. Да и чего еще ожидать, если, по словам самого Мураками, и сама идея, и вдохновение для написания "Командора" пришли к нему по прочтении рассказа Акинари Уэды (1734–1809), классика японской готики, под названием "Судьба, связавшая две жизни" ("Нисэ-но эн", 1808) — истории, в которой оживают мощи мумифицированного заживо монаха.
Но, прежде всего, для внятного прочтения "Командора" нам потребуется освежить в памяти — а кому-то, завидую, и прочитать впервые — роман Фрэнсиса Скотта Фицджеральда "Великий Гэтсби". Потрясающую сагу о разбитых мечтах поколения романтиков времен Великой депрессии.
Этот сложнейший, головокружительный роман Мураками перевел на японский еще в 2006-м, но теперь, по его же признанию, решил задействовать его структурную композицию для построения фабулы "Командора".
"Чтобы выбраться к свету"
"Моя юность пришлась на 60-е — эпоху идеализма, — говорит Мураками. — Мы верили, что мир станет лучше, если мы постараемся. Сегодня люди не верят в подобные вещи, и это очень печально. Мои книги называют странными, но за всеми этими странностями, надеюсь, все же просматривается лучший мир. Просто для того, чтобы в него попасть, нам придется пройти через всякие странные метаморфозы. Собственно, это и есть основная структура моих историй: мы должны пройти через мрак, сквозь колодцы и подземелья, чтобы выбраться к свету".
Возможно, в этом и заключается фирменная "надежда по-муракамски". Хотя герои его романов никогда не становятся счастливее в финале. Напротив, им обычно становится только грустнее от горьких прозрений и неизбежных потерь.
Но все эти 40 лет — от "Охоты на овец" до "Бесцветного Цкуру Тадзаки" — его герои неизменно выкарабкивались из хаоса безумной действительности, через колодцы подсознаний и тоннели сновидений — в мир, где хотя бы спокойней и светлее. Где их больше не терзают кошмары и призраки прошлого. И наконец-то находятся пропавшие кошки.
Думаю, не будет сильным преувеличением сравнить психотерапевтическое воздействие его прозы с практиками тибетских шаманов, описанными в знаменитой "Книге мертвых". Именно там, как мы помним, для перерождения души в лучший мир над умершим в течение 49 дней читаются особые путеводные мантры, дабы злые духи не утащили его за собой и он не заблудился во вре́менной, но такой пугающей своей бездонностью мгле.
Сравнение с "Бардо Тхёдолом" тем более справедливо, если вспомнить, как часто в романах Мураками упоминается Карл Густав Юнг — "профессор сновидений", фактически первым рассмотревший этот сакральный памятник через призму современной западной философии. А также то, что и отец, и дед Харуки были практикующими буддистами. Факт, о котором сам Мураками у себя в Японии распространяться не любит.
Сам по себе
Не дай бог, читательская молва "запишет" его в какие-нибудь сектанты! А уж с этим наш "прохладный сумасшедший", как он сам себя называет, смириться бы никак не смог. Не случайно же он заявил мне в интервью 2004 года: "Я не хочу ничему принадлежать — ни фирме, ни институту, ни какому-либо сообществу. Я существую сам по себе — и стараюсь писать так, как до меня этого не делали другие".
Такое заявление, казалось бы, с ног на голову переворачивает традиционную "групповую мораль" японского общества, каким мы знали его вплоть до 70-х.
Слишком уж он "независимый", морщатся от его книг японские старики, которых всю жизнь приучали расценивать внутреннюю свободу как стыдобу. Слишком "вестернизированный", скрипят то и дело седовласые самураи, отдавшие жизнь на служение фирме или государству. От него, дескать, "слишком воняет коровьим маслом" (или "Бата-кусай", так японцы называют все чужеродное — прим. ТАСС).
Как и от главных героев большинства его книг, которые нигде не работают постоянно, а самые яркие события происходят с ними в отелях, на вокзалах, в каком-нибудь транспорте — в мирах, где все вокруг кратковременное, грозящее в любой момент измениться. В "ускользающих мирах"? Как на гравюрах "укиё-э"? Но разве не это — истинная "японскость", пускай и с неожиданной, "американизированной" подачи?
"Мы, японцы, родившиеся сразу после войны, росли на американской культуре. Я слушал американские джаз и поп, смотрел американские телешоу — это было окно в иной мир. И тем не менее, я понемногу нащупал свой собственный стиль. Не японский и не американский — просто мой, и всё… Я очень люблю Габриэля Гарсиа Маркеса, но я не стал бы называть его реализм "мистическим". Это просто его собственный реализм. Вот и мой стиль, скорее, похож на мои же очки: при взгляде именно через эти линзы мир вокруг обретает для меня смысл".
Бесконечные и, по-моему, совершенно бессмысленные споры о "сомнительной японскости" Мураками сотрясают Японию до сих пор. Чего стоил знаменитый симпозиум 2006 года под задорным названием "Охота на Харуки" (A Wild Haruki Chase), который устроил Токийский университет совместно с Фондом японской культуры. На симпозиум пригласили 25 переводчиков из 17 стран — и каждому, по сути, всю дорогу задавали один и тот же вопрос: "Что же такого японского вы разглядели в писателе, которого у нас считают слишком прозападным?"
Да, это было уникальное сборище людей, культур, личностей, мнений, сгруппировавшихся вокруг литературы Мураками, хотя сам Харуки вырваться к нам из Принстона так и не смог.
"Ну что ж, — только и пошутил он, приветствуя нас в электронном письме, — раз столько людей собирается вокруг моей писанины — значит, наверное, это кому-нибудь нужно…"
Но вот какая деталь запомнилась мне отдельно. Когда симпозиум завершился, нас, 25 переводчиков, повезли на горячие источники, где под пиво "Асахи" с видом на гору Фудзи мы все — шведы, датчане, китайцы, корейцы, французы, американцы, канадцы и русские — до полуночи дружно тренькали на гитарах, банджо и пианино и хором горланили песни "Битлов".
И в ходе этой всемирной переводческой попойки никому и в голову не пришло упоминать о том, какие же все-таки эти Пол, Джон, Джордж и Ринго выдающиеся представители великой культуры королевства Великобритания. Как и о том, что они стали английской классикой задолго до того, как Её Величество наградила их орденами Британской империи.
Реализм Мураками
Но тем не менее, сражения с "муракамской неяпонскостью" продолжаются по сей день, в том числе даже у меня в Facebook. Пришлось создать шаблоны для ответов на особо часто повторяющиеся вопросы.
- Нет, он не писал свою первую повесть, "Слушай песню ветра", сразу на английском. Так он сочинил только первые пару страниц, а затем перевел их "обратно" на японский, чтобы посмотреть, что получится. И с тех пор пишет только по-японски, но именно в этой манере.
- Да, у него и в оригинале такие же механистичные описания постельных сцен. И он как автор вовсе не ставит целью их как-то романтизировать. Однако по-японски это не звучит ни грубо, ни пошло, ни даже излишне натуралистично. Если на вашем языке это читается именно так — вините не автора, а переводчика.
- Нет, ему совершенно не интересны новости о его очередной номинации на "Нобеля". Его вообще не интересует "Нобель", да и самого "Нобеля" никогда не присуждали ни за фэнтези, ни за мистический реализм. Да, единственное исключение — Маркес. Но реализм Маркеса и сам Мураками отнюдь не считает "мистическим".
- Нет, книга "О чем я говорю, когда я говорю о беге" не художественный роман, но и не агитка о здоровом образе жизни. А лирическое эссе о том, что бег — это нормальное состояние мыслящего организма. Как изучение иностранных языков, погружение в музыку или путешествия по белу свету. По признанию заядлого марафонца Мураками, его тело само переходит на бег, когда сердце захлестывают слишком острые переживания за все, что творится вокруг. То есть для него это и психическая реабилитация, и часть писательской работы. "Рассказывание историй лечит, — не раз повторял он в различных интервью. — Я хочу исцелиться".
Так, может, хватит гадать, что там японское, а что — нет? Не лучше ли вообще отключиться от штампов в голове и сосредоточиться на том, что перед нами — творчество писателя, который вот уже 70 лет живет то там, то здесь, в десятках разных стран мира, но ни к какой конкретно не принадлежит?
А там уже сами поймем, в какой из миров нам получилось выкарабкаться в итоге.
Книга "Суси-Нуар. Занимательное муракамиЕдение" Дмитрия Коваленина будет переиздана осенью 2019 года. В это же время выйдет и продолжение книги. В "Нуаре-2" будет представлен столь же детальный разбор всех романов Мураками, написанных за период с 1999 по 2018 год (с "Моего любимого спутника" до "Убийства Командора").