18 июля этого года исполняется 110 лет со дня рождения моего деда, Андрея Андреевича Громыко. В историю XX века он вошел как выдающийся советский дипломат, прослуживший на посту министра иностранных дел с 1957 по 1985 год. Наследие внешней политики Советского Союза до сих пор во многом определяет состояние дел в мире и международную деятельность России. Основание при масштабном вкладе Громыко Организации Объединенных Наций, создание во многом его руками мировой договорной системы контроля над вооружениями, запуск хельсинкского процесса на Совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе — это и многое другое остается в центре глобальной повестки дня.
Мне посчастливилось много лет общаться с дедом, часто урывками, но нередко подолгу, особенно во время его ежегодного отдыха в Крыму, в местечке Мухалатка. Культом в его жизни была книга. И это неудивительно — ведь он вырос в староверческой среде, в которой любовь к чтению прививалась с младых ногтей, как и этика труда. Он говорил, что в детстве не читал, а "глотал" книги. Особенно любил классическую литературу, книги по истории, искусству, философии. Говорил, что человек не может считать себя образованным, если не читал "Илиаду" и "Одиссею" Гомера, "Войну и мир" Толстого, "Тихий Дон" Шолохова, "Цусиму" Новикова-Прибоя, "Американскую трагедию" Драйзера. Он любил и цитировал Пушкина, Гончарова, Тургенева, высоко ставил Гоголя. Великими писателями называл Байрона и Бальзака. Непревзойденными и равными по величию считал гении Шекспира и Льва Толстого. Был высокого мнения о творчестве Бориса Пастернака, не раз с ним встречался и считал недостойной кампанию критики в адрес "Доктора Живаго". "Настольных книг" за свою жизнь он сменил не одну. Среди них особо ценил "Фауста". Вспоминаю, как в последнее лето, проведенное вместе с дедом в Мухалатке в 1985 году, я зашел к нему в пляжный домик и заметил "Фауста" на плетеном столике. Подошел, раскрыл книгу и обнаружил многочисленные подчеркивания и пометки на полях.
Размышления о церкви
В детстве Андрей Андреевич был крещен, но вырос убежденным атеистом, хотя нисколько не воинствующим. Будучи высокообразованным и эрудированным человеком, он высоко ставил нравственный заряд религии, ее просветительскую деятельность. Накануне роковой ночи, закончившейся двумя последними неделями его жизни практически в бессознательном состоянии, мы вместе смотрели документальный фильм о восстановлении соборов и монастырей, об искусстве иконописи, о большой роли православия в русской истории. Было видно, что увиденное созвучно внутренним размышлениям деда, и на время он ушел в себя. Помню, как позже, за традиционным вечерним чаепитием с баранками, он много рассуждал о том, что религиозное подвижничество не раз помогало человечеству найти выход из нравственных тупиков и получить просветительское знание.
Много раз дед с воодушевлением рассказывал о трагической истории раскола Русской православной церкви при патриархе Никоне. Внимательно следил за серией газетных статей, появившейся в середине 1980-х годов, о поселении староверов в Сибири и с нетерпением ждал очередного материала о жизни этих отшельников, а потом во время ежедневных вечерних прогулок на даче в Заречье с интересом обсуждал новые сведения. Не случайно, что дед симпатизировал творчеству художника Ильи Глазунова, которое пронизано идеями православия, и много лет дружил с ним.
Однажды церковная тематика могла сыграть с ним и злую шутку. Эту историю в семье мы хорошо знали. В 1939 году, перед отъездом на работу в советское посольство в Вашингтоне, Андрей Андреевич был вызван к Сталину. Последний справился о его уровне знаний иностранного языка и посоветовал посещать проповеди в американской церкви, на которых пастыри говорят на правильном английском. Дед чуть было не спросил вождя, применял ли он сам такой метод, но тут же осекся, ведь Сталин иностранными языками не владел. Но к этому совету вождя дед не прислушался. Действительно, было бы странно, если бы молодой советский дипломат, оказавшись в США, пошел в церковь.
Ненависть к войне
Мне, как и другим детям в семье, с дедом было всегда интересно. Общение с ним никогда не тяготило, и я не раз ловил себя на мысли, что никогда не слышал от него наставлений и поучений, которые так часто становятся преградой для доверительных отношений между старшими и младшими. Морализаторство — это было не про него. Наверное, способность избегать тягостных для детей сентенций развил и его опыт руководства школой, в которой дед проработал директором несколько лет, одновременно учась в институте в Минске.
Нас притягивал к нему и его талант рассказчика. А что уж говорить об уникальности его собственной жизни, полной встреч с десятками людей, которые для нас, детей, были уже легендами, персонажами истории. Мы, как завороженные, слушали его меткие зарисовки образов Чарли Чаплина и Мэрилин Монро, Шарля де Голля и Джона Кеннеди, Пола Робсона и Константина Жукова, Рузвельта и Черчилля, Пикассо и Кейнса, Гагарина и многих других. Трудно найти какую-нибудь знаменитую личность XX века, особенно среди политиков, дипломатов и государственных деятелей, с кем бы он не был знаком. Отвечая взаимностью, почти весь мир знал его, министра иностранных дел Советского Союза. До сих пор, путешествуя по разным странам, я часто встречаю людей, которые с любопытством спрашивают меня, кем я прихожусь тому самому Громыко.
Другим увлечением Андрея Андреевича была охота. Пристрастился он к ней во времена Хрущева, который, как и сменивший его Брежнев, был заядлым охотником. Ходил он и на кабана, и на лося, и на муфлона, и на птицу, особенно на утку. Как-то раз в Крыму и меня взял на охоту, но ружье не доверил. Интересно было слушать его рассказы об охоте на глухаря: дед искусно изображал ток этой чуткой птицы на рассвете, раскрывал секреты того, как к ней подобраться и не спугнуть.
На протяжении многих лет я впитал и то, что дед ненавидел войну. Его отец Андрей Матвеевич воевал и в русско-японскую, и в Первую мировую под командованием Брусилова, был ранен. В Великую Отечественную войну погибли два младших брата деда — Федор и Алексей. В честь последнего я и был назван. Были убиты двое братьев отца Андрея Андреевича. У его жены, Лидии Дмитриевны, моей бабушки, погиб единственный брат Аркадий. Его мать Ольга Евгеньевна оказалась в 1941 году в зоне оккупации.
Вся последующая государственная деятельность Андрея Громыко зиждилась на двух постулатах: не допустить ничего, что предало бы память колоссального количества жертв советского народа, и сделать все, чтобы предотвратить новую большую войну. Отсюда и его знаменитая максима: лучше десять лет переговоров, чем один день войны.