"Как будто мы готовились к танковой атаке"
— Да куда вы убираете, оставьте! — говорит Марьяна Лысенко молодой пациентке. Когда мы вошли, она что-то ела, но при виде главного врача решила убрать еду в холодильник. — Кашляете?
— Вчера вечером только начала, до этого не было.
— Но выглядите отлично!
— Спасибо, — улыбается женщина. — Приехала хуже!
Пациентка здесь пятый день, ее привезли с 40% поражения легких, она "условно вовремя поступила". Нам про нее рассказывает врач Зинаида Юрьевна — так ее называет Лысенко, но вообще-то это совсем молодая женщина, которую хочется назвать просто Зиной. В марте 2020 года Зина оставила с родными трехмесячного ребенка, переехала в гостиницу и, как говорит главврач, "ушла в ковид". Вернулась домой, когда ребенку было уже полтора года — и он не сразу признал маму. Другая девушка, когда началась пандемия, только-только вышла замуж — и вместо медового месяца тоже съехала и стала работать с коронавирусом. "Кажется, что в этом нет ничего страшного, наоборот, даже не будет "семейных" обязанностей, — говорит Марьяна Лысенко. — А потом понимаешь, что испытание одиночеством и невозможность обнять близких — это катастрофа". А многим медикам 52-й больницы пришлось "бросить" не только близких, но и специальность: из хирургов или гинекологов переквалифицироваться в терапевтов и "ковидологов". "Сейчас уже немножко жалуются — не потому что устали от красной зоны, а потому что скучают по своей прежней работе, — говорит главврач. — Но тогда ни один человек не развернулся и не ушел".
Для Марьяны Лысенко работа с ковидом началась в конце февраля 2020-го — тогда городские стационары по очереди дежурили в Шереметьево, встречая рейсы из Китая. "Конечно, это был стресс: оторвали от работы, привезли в аэропорт, а это же целый город, там даже сориентироваться сложно", — рассказывает она. И тайвеки — белые защитные комбинезоны — медики тогда надели впервые. Главврач говорит, что "вдруг поняла масштабы ужаса", когда увидела толпы людей, выходивших с рейсов: "Мы учили, что такое инфекции, передающиеся воздушно-капельным путем. И на какой-то день я вдруг поняла, что все, вот оно. Пришло сюда. И нам нужно ждать, что будет".
А потом в Сети появилось видео — девушка в тайвеке с баллоном из-под воды на спине танцевала под музыку из "Охотников за привидениями". "Мы то видео не подписали — постеснялись, что ли? — но это была наша девочка, — говорит Лысенко. — Встретили рейс, можно передохнуть, и они забацали этот танец. И вот когда я его увидела, то поняла, что у нас все будет хорошо. Мы со всем справимся".
У входа в кабинет главврача стоит аквариум с какой-то экзотической ящерицей и, кажется, сверчками — они поют на всю комнату. На стене вижу плакат — "ГКБ №52. Правила нашей семьи". "Любим и уважаем наших пациентов", "сдерживаем обещания", "всегда говорим правду", "много смеемся". Еще много чего, но, наверное, главный пункт здесь — "не боимся делать невозможное". В марте прошлого года пришлось заниматься именно этим.
— У нас тут была коммуналка. Здесь душ один, и все хотели быть к нему поближе, — смеется Лысенко. — Ночью мы тут жили.
— То есть прямо ночевали? — уточняю я.
— А смысл был уходить домой, чтобы там побыть минут 15–20? Диваны есть, раскладушки есть… Да мы и не то чтобы спали — кто-то обязательно что-то делал. Такая общага, знаете, — когда в институте учишься, кто-то занимается, кто-то тут же спит, кто-то ест. Мы все решения принимали по ночам!
За три недели из стационара нужно было сделать ковидный госпиталь. Для этого пришлось многое переоборудовать технически — чтобы разделить чистые и грязные зоны, сделать обеззараженные стоки, в общем, снизить риски. Параллельно пытались придумать, как, собственно, лечить пациентов, анализировали препараты, принимали какие-то протоколы. Кто-то носился по корпусам с трубами, кто-то — с пробирками. Рабочие, "настоящие мужчины", как говорит Лысенко, тоже были здесь 24/7 и тоже "решали невозможные задачи".
Вся территория похожа на окоп, как будто мы готовимся к танковой атаке. Ко мне приехали люди, спрашивают: "А что вы делаете?" Я говорю: "Изгоняем ковид, в том числе техническими методами"
"Лобзиком отрубили хвост"
Той весной Марьяна Лысенко спала в сутки час или два. Сейчас — четыре-пять, если не выходной. "Я привычная. Я работаю в реанимации всю жизнь, — говорит она. — Однажды я не спала семь суток подряд".
Лысенко выбрала профессию в 12 лет: "Может, потому, что я достаточно много болела и часто общалась с врачами". В 14 она уже была санитаркой в отделении гнойной хирургии НИИ им. Склифосовского. "Там собирали всякие осложнения со всего Союза, я, наверное, за всю жизнь потом не видела настолько тяжелых больных". Работать ее устроила мама, и это был план — напугать дочь и отговорить ее идти в медицину: "Поди, посмотри, чего ты хочешь потом всю жизнь делать". Вместо этого дочь в 15 лет уже делала уколы и водила весь свой класс в больницу "генералить". "Я умею организовывать процесс, — смеется она. — Это было очень здорово. Да, страшно было, когда кто-то уходил. Для ребенка это травма — когда ты вообще никак не можешь повлиять на процесс. Но я с трепетом вспоминаю эту работу".
Так что на первом курсе Марьяна Лысенко уже "понимала, как быстро выполнять команды". В декабре 1988 года их, студентов, отправили на спасательные работы в Спитак — город в Армении, который за 30 секунд практически уничтожило землетрясение. Тогда погибли почти 25 тысяч человек. "И вы работали там как санитарка?" — спрашиваю я. "Как не пойми кто, — смеется она. — Что толку ставить молодого необученного человека на приемку раненых? Он не знает, что с ними делать, испугается". Так что студенты занимались техникой: монтировали диализные машины — аппараты, которые нужны были для помощи пострадавшим и которые ребята видели впервые в жизни. "Мы постоянно были мокрые, потому что эти машины работают от большого потока воды, а мы не знали, как их собирать, — вспоминает Лысенко. — Но ничего, разобрались".
В 25 лет она уже работала в реанимации. Реаниматологов в отделении было всего четверо, а современной техники еще не было вообще, и многое приходилось делать руками — поэтому иногда не получалось ни уйти, ни лечь. Однажды они с коллегой не выходили из больницы 42 дня. "Спали, ели, пили, мылись на работе, — вспоминает врач. — Зато все наши больные выжили".
Марьяна Лысенко до сих пор помнит "один из первых своих печальных опытов". Это был мальчик 12 лет с очень тяжелым заболеванием. Его вел ее старший коллега. Однажды она дежурила, а он отдыхал, и мальчику стало плохо. Она попросила коллегу приехать — он все же был опытнее, — и по дороге его убили. Убийство не раскрыто до сих пор.
Так вышло. Я осталась одна. Сделала все, что можно и не можно. Я не знаю, почему не справилась — потому что у меня было недостаточно опыта или потому что справиться было нельзя… Это так и осталось для меня рубцом
Это был тот самый случай, когда она не спала семь суток подряд — мальчика нельзя было оставлять. "Когда он умер, я сидела рыдала, долго. Не могли успокоить… К тому же я потеряла не только пациента, но и товарища. Все одновременно".
Лысенко говорит, что тогда она в один день научилась принимать самостоятельные решения. Для врача очень важно, чтобы было у кого что-то спросить — это не стыдно, и она сама делает это до сих пор. Но в какой-то момент приходится начать принимать решения самому — и они могут оказаться неуспешными. "Иногда это ломает людям судьбы, и они уходят из медицины, — говорит она. — У меня это получилось хирургическим путем. Лобзиком отрубили хвост. Мне кажется, он до сих пор не зажил. Но это важно. Принять, что ты можешь советоваться, но решения принимаешь сам. И отвечать за них тоже будет не кто-то, а ты".
Зато, по ее словам, реаниматологам очень удобно уходить в организацию здравоохранения — чем, собственно, она и занимается последние годы. "Мы умеем на основании не очень большого количества данных принимать правильные решения. И у хирургов так же, — говорит она. — Неважно, с чем ты решаешь проблему — это кровля, асфальт или лечебный процесс. Просто мозг так устроен".
"У меня реально народ рыдал"
На реанимационной койке лежит молодой парень, весь в татуировках. На соседней — мужчина, я издалека вижу, что у него весь живот в темно-синих пятнах — так бывает от уколов. Вокруг другого пациента вертятся две девушки-врача — проводят какую-то процедуру. У одной развязался шнурок на бахиле, хочется предупредить, как прохожего на улице, чтобы не упала. Но ей явно не до этого.
Я вдруг отпрыгиваю — по коридору везут человека, накрытого черным пластиковым пакетом. Я уже была в красной зоне, но умершего пациента вижу впервые. И хотя его, в общем, и не видно — пластик непрозрачный, — становится очень жутко.
Врачи красных зон видят это каждый день.
— Первые три недели у меня реально народ рыдал, потому что люди умирают, а мы не знаем, что с этим делать. Делаем все, что должны, что сработало бы с гриппом, но не получается.
— И вы плакали? — когда смотришь на главврача, в это не очень верится.
— И я. Я не могу сказать, что мы здесь все постоянно сидели и рыдали, конечно. Но и медсестры, и врачи, и замы мои плакали… От безысходности. Потому что мы… люди!
А самым ужасным было то, что в больницу ложились целыми семьями. "Мы никогда раньше не встречались с такими потерями, — говорит Марьяна Лысенко. — Раньше, когда у нас уходил тяжелый пациент, это была трагедия, но это была одна трагедия". И с теми, кто оставался в живых, врачам нужно было разговаривать — и пытаться ответить на вопрос, почему умерли, например, молодая женщина и ее свекровь. Или, наоборот, молча быть рядом. "Кого-то нужно взять за руку, кого-то к себе прижать… Ну да, в тайвеке и в маске! И обняться, оказалось, можно в тайвеке. Демонстрация, что ты рядом с человеком, не зависит от того, в "защите" ты или нет".
Лысенко помнит "больного номер ноль", самого первого ковидного пациента больницы. Он пролежал в реанимации 76 суток. "Мы думали, что потеряем его, но он выжил". Помнит и тех, кто лежал по 180 дней. В реанимации одна санитарка вспоминает очень тяжелого больного, который ухитрился ударить ее судном. Вспоминает со смехом и даже нежностью: этот пациент справился, с ним сейчас все хорошо. Каждый такой человек — это их победа.
Это колоссальный труд. А какой это труд со стороны больного! Воля к жизни должна быть — будь здоров
При всем при этом главврач говорит, что никогда в их работе "не было такого уровня свободы и такой сцепки с властью, когда ты сказал — уже сделано". И такой возможности творчества. "Нам дали карт-бланш, лишь бы мы выработали что-то, что будет помогать, — рассказывает она. — Делай что хочешь, лишь бы они жили". И когда врачам удалось найти первые работающие средства, это дало "вау-эффект": "Люди приходили в себя в течение нескольких часов. Я не знаю, как бы мы жили, если б не нашли этот золотой ключик. Это была бы катастрофа". Да, ключик оказался временным, его меняют снова и снова, и теперь это уже "не тот ключик совсем, а 27 ключиков". Но когда пришел штамм "дельта", врачи уже знали, что делать. Хотя на "старом" варианте это работало лучше.
"Надо дать людям возможность отдыхать хоть иногда"
За последние полтора года Марьяна Лысенко дала больше интервью, чем за всю свою жизнь. Она говорит, что вообще-то никогда не хотела публичности. "Но сейчас это нужно, чтобы изменить ситуацию. Пожалуйста, я готова. Надеюсь, не наступит момент, когда на меня начнут бросаться у подъезда".
В июне она потеряла отца — Анатолий Лысенко, один из основателей российского телевидения, умер от последствий инсульта. Тогда многие СМИ сообщили, что причиной смерти стал ковид. "Это не так. Он очень долго болел, инсульт был два года назад. Ну, понятно, что все, что связано с 52-й больницей, теперь так или иначе — про коронавирус, — говорит Лысенко. — Очень хотелось бы, чтобы, когда он кончится, у нас не осталось статуса места, где лечат только одну болезнь".
…Сейчас главврач уже может ходить в красную зону, только если есть особенно тяжелые пациенты. Первое время она оттуда "практически не вылезала", работая "руками, ногами, головой". "У меня был пункт: я очень боялась, что сотрудники заболеют. Хотелось бесконечно их контролировать, чтобы они не смели трогать маски, не раздевались, соблюдали все меры. Они, конечно, понимали, что… у меня плохой характер", — смеется она. Теперь в этом плане легче — многие переболели, и все, кому можно, вакцинировались. Сама Марьяна Лысенко привилась "Спутником V" еще в июле прошлого года, то есть до регистрации, на стадии исследований. В феврале переболела — "несколько дней недомогания, без поражения легких". И уже успела ревакцинироваться.
"Раньше, если я вдруг оказывалась в ресторане, а за соседним столиком вели разговоры о том, что не надо делать прививку, я хотела подойти и вмешаться. Сейчас стала себя сдержаннее вести, — говорит она. — Это же просто неприлично, я как маньяк! Мало того что везде висят плакаты с моим портретом, так я еще и в ресторане к людям пристаю! Надо им дать возможность отдыхать хоть иногда".
Бэлла Волкова