Князь песни русской. Как Игорь Тальков возвел себя в культ

"Уважаемые коллеги! Сегодня мы с вами собрались обсудить творчество никому пока еще не известного автора Игоря Талькова, — откашливаясь, начинал анонимный цензор, чей голос попал на магнитофонную ленту. — На мой взгляд, вышеназванный товарищ недостаточно профессионален. Отсутствие специального музыкального образования накладывает отпечаток узконаправленности на его низкопробные и духовно ненаполненные произведения. С этим надо бороться, товарищи!"

Таким вступлением открывался дебютный подпольный альбом Игоря Талькова, молодого, но уже уставшего от худруков и бюрократов музыканта, чьим песням не давали хода. Свой альбом он записал на кассету: кому надо — перепишет. Под занавес аудиоспектакля тот же голос с фальшивым сочувствием признавался в бессилии: "Вы знаете, ничем пока помочь вам не можем. Надо подождать лет 40–45, максимум каких-нибудь 100 лет". 

Шел 1986 год. В роли цензора, как было несложно догадаться, выступал сам Тальков. Лицедей, мистификатор и пророк, он не просто говорил о себе в третьем лице, но с нуля создавал биографию и миф. Полагая, что пишет сатиру на время душных заседаний и бесконечной госприемки, артист проговорился о главном: ему до обидного не хватает аудитории, внимания и пусть даже несправедливой, но критики. Кроме того, он, кажется, готов пойти на подлог: разыграть перед микрофоном начальственную летучку и объявить себя жертвой темных сил. 

Не пройдет и пяти лет, как Тальков, уже в статусе кумира и звезды, обличителя режима и заступника русского народа, повторит историю про отложенный успех и проверку временем в песне "Я вернусь". С той разницей, что теперь его уже не пугали никакие сроки: его все равно признают "даже через 100 веков". Трагическая смерть завершила образ музыканта-мученика и духовного лидера нации, чей голос был слишком неудобен, чтобы долго звучать на всю страну. 

Белогвардеец с гитарой в красном плену. Поэт-вожак с песнями-уколами. Артист не с олимпа эстрады, но голгофы.  

Или он правда таким и был? 

Темная лошадка

Игорь Тальков родился в семье репрессированных потомков казаков на окраине города Щекино Тульской области. Там же он посещал музыкальную школу по классу баяна, но без всякого желания, предпочитая нотной грамоте хоккей. В 16 лет поехал в Москву поступать в спортшколу ЦСКА или "Динамо", но не прошел отбор. 

Незадолго до этого старшеклассник Тальков создал с друзьями ансамбль "Былое и думы" и выступал в актовых залах родного Щекино с хитами "Веселых ребят" и Юрия Антонова. Самостоятельно осваивал новые инструменты — от электрогитары и барабанов до саксофона — и пробовал писать песни. О чем? Судя по сохранившимся записным книжкам и тетрадям, исключительно о насущном: в школе последний звонок, в электричке холодно и тесно, брата забрали в армию, "Время" сообщило о революции в Чили. "И пусть я пишу, тетя Лида, не как настоящий поэт, в словах моих правда зарыта, а с правдой горячий привет", — обращался он к своей крестной маме Людмиле Ростовцевой в одном из стихов. Это юношеское сочетание прямоты, самоуничижения и угловатой высокопарности сохранится в Талькове-артисте навсегда. 

После школы он ненадолго присоединится к местной группе "Фанты". Позже, провалив очередные экзамены в Москве — теперь уже в театральное училище, — Тальков поступает в Тульский пединститут, но год спустя переезжает в Ленинград, где учеба вновь не задалась. Его отправляют на службу в инженерные войска и позволяют создать ансамбль "Звездочка". Успехи в самодеятельности окончательно убеждают Талькова: его призвание — сцена. После службы он едет на заработки в Сочи, выступая в гостиничном варьете в группе Александра Барыкина. 

В 20 лет Тальков выходит на профессиональную сцену: гастролирует по областным центрам с ВИА "Апрель" и "Калейдоскоп". У него уже несколько десятков песен, правда, в черновом варианте, иногда без припевов и мелодий. Однако артиста в нем уже не унять: он хочет добиться успеха и прославиться.

В 1980 году Тальков в третий раз испытывает удачу в Москве. Сначала — как начинающий литератор и поэт, затем — как безотказный музыкант для дискотек и танцплощадок. Вскоре он начинает петь и попадает на пластинки ленинградского композитора Якова Дубравина. Его все больше привлекает студийная работа, и через год-другой он становится универсалом: Тальков в одиночку способен спеть, сыграть, разложить по партиям, записать и обработать. Музыканта замечает основатель группы "Цветы" и концертный директор певицы Людмилы Сенчиной Стас Намин. Тальков возглавит ансамбль Сенчиной и станет фактически ее соавтором: альбом "Любовь и разлука" (1984) будет их общей удачей, которую отметит сам маэстро Андрей Петров.

Тальков получает десятки предложений для каждого амплуа — как поэт, аранжировщик, музыкант и певец — и останавливается на новом проекте продюсера и композитора Давида Тухманова. Его "Электроклуб", где уже блистала певица Ирина Аллегрова, играл передовой по советским меркам синти-поп и новую волну, так что Талькову пришлось подстраиваться не только музыкально, но и сценически: в имидже и подаче нарочито пестрого материала. Ему делают прическу, подводят глаза, подбирают гардероб и ставят хореографию. Именно в таком виде — в роли модного парня с щетиной, хрипотцой в голосе и истомой в глазах — он впервые попадает на телевидение. Хиты "Электроклуба" — "Нервы, нервы", "Темная лошадка" и "Три письма" — получают разные премии и занимают верхние строчки в хит-парадах столичных газет.   

Параллельно Тальков выступает в музыкальных капустниках Маргариты Тереховой и стремительно входит в артистическую богему двух столиц. Театральный институт, некогда проглядевший звезду, очевидно, посрамлен. 

Наконец у Талькова появляется первый сольный шлягер "Чистые пруды" на музыку Тухманова и стихи Леонида Фадеева. Формально это номер "Электроклуба", но в клипе Тальков один: задумчиво прогуливается вдоль всем известного водоема и проникновенно поет про "застенчивые ивы", даром что никаких ив там никогда не росло. Песня принесет 31-летнему артисту оглушительный успех, но на поверку окажется медвежьей услугой: Тухманов создаст певцу образ "белого лебедя с аккордеоном", благородного принца и тихого меланхолика, замирающего от красоты природы. В то время как песни самого Талькова, отложенные в долгий ящик из-за невостребованности, открывали в нем совсем другие, нередко противоположные грани. Тем более что на волне объявленной в стране перестройки возрос спрос на "нечистые" пруды — песни о мутных водах номенклатуры и потоках лжи с экранов телевизора.   

"Идет гражданская война!"

Тальков, сохранив образ и атрибуты прежнего стиля, кардинально меняет репертуар и пускается во все тяжкие песен протеста — с остросоциальными текстами, горечью в музыке и критикой власти в интервью. Какое-то время лирика уравновешивает публицистику. Музыкант делит концертную программу ровно пополам: сперва — песни про любовь и о том, что внутри, затем — про государство и проблемы вокруг. Отныне Тальков — поэт и гражданин; патетичный, категоричный и лезущий на рожон. 

На вопрос, что его подтолкнуло к переменам, он отвечает поправкой: "Не подтолкнуло, а вытолкнуло. Что? Время". Или так: "Социальные песни — крик души, а песни о любви — то светлые печали". Натерпелся, хватит: был белым лебедем, стал черным вороном. 

Дух времени приносит трубадуру революции Талькову песни-упреки и клипы-оплеухи. Он убедительно озвучивает общее недовольство и ощущение обманутости у самых широких масс. Ежедневно вскрываются преступные ошибки вождей партии, газеты разоблачают чиновников, историки предают огласке реальные масштабы сталинского террора, священнослужители выходят из подполья — и Тальков откликается буквально на каждый инфоповод, обобщая череду проблем одним и тем же выводом. Проблема в несущей конструкции власти — общественном строе, и ее необходимо не сменить, а демонтировать. В реформы Михаила Горбачева он не верит: революции сверху не бывает. Вынести Ленина из Мавзолея — полумеры, надо обнулить весь советский проект, вернуться к дореволюционной России и начать заново.

"Я совсем забыл о танцах, Таня, с этою войной!" — пел тогда Тальков. В другой песне, чтобы внезапная обеспокоенность не выглядела позой и игрой на публику, он оправдывался: "Я бы спел вам про Чистые пруды, но мне теперь не до воды. Война, идет гражданская война!"

От концерта-митинга к спектаклю-суду

Вскоре музыкант запишет в жертвы большевиков буквально все население СССР и примется расчеловечивать партийных лидеров: "звери", "слуги дьявола", "черные дыры" — "они точно не одни из нас". К концу 1980-х пожар огульной критики Талькова перекинулся буквально на все существующие политические и общественные силы в стране, кроме разве что консерваторов-монархистов. За сатирой последовало глумление, затем — издевательство и едва ли не надругательство над государственной символикой. Так, исполняя на концертах один из первых гимнов Союза, "Интернационал", Тальков неоднократно называл его "гимном дебилов".

Меж тем высокопарный образ жертвы "живодеров-палачей" находил отклик у самой широкой публики: Тальков привыкал к стадионам и многотысячной аудитории. После премьеры песни "Россия" в эфире "До и после полуночи" за Тальковым пошли уже миллионы. Образ поруганной, но не пропащей родины и убитого, но не сдавшегося белогвардейца становится новым символом веры. Именно тогда Тальков решается на свой главный сценический прорыв от концерта-митинга к концерту-суду. В музыкальном спектакле "Суд" зрителям, по замыслу Талькова, предстояло быть присяжными заседателями и вынести по итогам представления приговор. Кому? Ленину, Сталину и далее по списку. Артист надевал мундир офицера царской армии, ботфорты и вешал на грудь четыре ордена, а в конце зажигал свечи, молился и едва не читал заупокойную по прекрасной России прошлого. 

"Если б я был Кремлевской стеною, я ронял бы кирпичики на вредителей плоские лбы" — так тогда не формулировал никто. Тальков стянул в один образ Галича, журнал "Крокодил", общество "Память", Говорухина с его "Так жить нельзя", эпиграммы Юлия Кима, рок-бунтарей и закрытый в годы застоя КВН — с одной стороны и Бориса Хмельницкого, Чака Норриса (с непременной повязкой на голове), Виктора Салтыкова и Джорджа Майкла в кожаной куртке — с другой.   

Последствия и наследники

Завидная широта духовных поисков Талькова примиряет и, на взгляд артиста, полезно дополняет самые разные религии, учения и философские школы. Музыкант с православным крестом на шее не скрывает дружбы с экстрасенсом и магом Джуной Давиташвили, увлекается йогой и штудирует, согласно тогдашней моде, труды Елены Блаватской, Николая Рериха и Даниила Андреева. В его последних песнях переплавляются все возможные символы: золотые купола, красные цари, черный сатана, белый свет. Он все чаще говорит о себе как о прозревшем или проснувшемся. Поклонники видят в нем Мессию и находят в тиражируемых портретах иконный лик — ведь у него, судя по песням, каждый день болит душа за "страну, которую мы потеряли". 

Более легкомысленный материал Талькова с удовольствием исполняют Валерий Леонтьев ("Уеду", "Спасательный круг"), Эдуард Хиль ("Страна детства"), Михаил Боярский ("Час до рассвета") и другие артисты. Иногда — наперекор сложившемуся суровому образу — артист поет с ними дуэтом, в том числе под фонограмму. 

Летом 1991 года, сразу после августовского путча, музыкант, по его словам, передает Борису Ельцину кассету с песнями "Господин президент" и "КПСС". В интервью питерскому телевидению Тальков заявляет, что намерен выступить против бывших коммунистов, "поменявших коммунистические вывески на демократические".

6 октября артиста Игоря Талькова застрелят за сценой дворца спорта "Юбилейный" в Санкт-Петербурге. По словам очевидцев, из-за роковой случайности — в ходе конфликта между концертным директором Талькова и администратором певицы Азизы. Дело не будет раскрыто, личность убийцы все еще не установлена. 

Через два года в Москве открылся музей Игоря Талькова, немалую часть которого занял концертный реквизит артиста. Меж тем многие его находки, в том числе в костюмах и подаче, его образы и герои будто по наследству перешли артистам новой российской эстрады, пришедшим на место расхристанного белогвардейца с шестистрункой. Китель, папаха и мундир достались Олегу Газманову, Николаю Расторгуеву и Александру Малинину, ухарство и громогласность — Никите Джигурде, военно-патриотические куплеты — Александру Ф. Скляру и Денису Майданову. 

Что осталось у самого Талькова? Слушатели. Найти ему замену они так и не смогли.