Еще в начале 2020 года многие компании видели массовый переход на удаленку лишь отдаленной перспективой, но уже к концу года в США, например, доля дистанционных работников выросла до 71% — с 20% перед пандемией. В России же, по данным на сентябрь 2020 года, 46% компаний перевели на удаленку полностью всех сотрудников, а еще 51% — часть из них.
Одновременно с этим рынок труда потерял в четыре раза больше рабочих мест, чем во время финансового кризиса 2009 года, выяснили в Международной организации труда (МОТ).
На этом фоне стали актуальными идеи экономиста Дэниела Сасскинда, которые он изложил в своей книге "Будущее без работы" (в России опубликовало издательство Individuum). Она вышла незадолго до пандемии, и в ней автор изучил тему безработицы, спровоцированной повсеместным внедрением технологий. В беседе с ТАСС Дэниел Сасскинд рассказал о своем видении занятости людей в будущем.
— Дэниел, тема повсеместной автоматизации и распространения технологий изучается и обсуждается уже довольно давно. Почему вы занялись ее исследованием и даже решили посвятить ей книгу?
— До недавнего времени мы полагали, что многие из задач, которые выполняют люди, сложно или почти невозможно автоматизировать. Потому что работники и сами часто не способны четко сформулировать, как именно их реализовывают. Люди полагаются на свои опыт, интуицию и суждения. Разве можно все это облечь в инструкцию, доступную для понимания компьютером?
Но эти представления о мире оказались ошибочными. С каждым днем появляется все больше машин, которые берут на себя задачи, ранее им недоступные, — например, постановка медицинских диагнозов, составление юридических контрактов, распознавание эмоций, сочинение музыки или написание статей. Машины уже сейчас оказались способны присваивать задачи, касающиеся физических (ручной труд), когнитивных (где требуется мыслить и рассуждать) и аффективных (связанных с эмоциональной частью) способностей человека. Так что в будущем машины будут делать хоть и не все, но все же больше, чем сейчас. А людям придется сосредоточиться на сокращающемся числе задач. И очевидно, не все смогут их освоить.
Да, несмотря на неумолимость технического прогресса, спроса на человеческий труд всегда было достаточно, чтобы избежать массовой безработицы. Пока инновации в основном удерживают людей на работе, а не вытесняют их. Многие используют технологии для удаленной работы. Но на этом фоне, боюсь, мы пока недостаточно серьезно относимся к угрозе нехватки хорошо оплачиваемой работы, к которой и приведут те самые технологические изменения.
— И сколько времени займет становление такого "мира без работы"?
— Конечно, такой мир, где работы станет меньше, не случится в одночасье — я бы не ждал драматического Большого взрыва технологий в ближайшие десятилетия. Это скорее постепенный процесс.
Тем более присвоение машинами человеческих задач и раньше проходило неравномерно. Эта неравномерность сохранится и в будущем, когда нынешний технологический энтузиазм упрется в стену фактических ограничений. Но это не значит, что об этом не нужно беспокоиться уже сейчас.
При этом я настроен оптимистично. Если мы представим экономику как пирог, то традиционная задача экономики состоит в том, чтобы сделать его достаточно большим и всем досталось по куску. Так вот, долгое время размер этого "куска" на одного человека оставался практически неизменным и очень маленьким. И только за последние несколько сотен лет экономический рост резко ускорился благодаря технологическому прогрессу, что привело к увеличению размеров одного "куска" (мировой ВВП на душу населения). Я надеюсь, что в ближайшие десятилетия технологический прогресс позволит окончательно решить эту экономическую проблему, которая до сих пор довлеет над человечеством.
А технологическая безработица станет, как ни странно, свидетельством этого успеха. Прогресс решит проблему, как сделать "пирог" мировой экономики достаточно большим, чтобы хватило всем. Но ее сменят три новых — неравенство, распределение власти и отсутствие целей у людей.
— А как пандемия коронавируса повлияла на технологический прогресс?
— Ситуация на рынке труда в мире была довольно шаткой и до начала пандемии. COVID-19 только усугубил ситуацию (например, в США весной 2020 года уровень безработицы достиг 14,8% — прим. ТАСС).
Многие лишились своих рабочих мест не потому, что их отняла автоматизация, а потому, что борьба с вирусом (закрытие границ, социальное дистанцирование и т.д.) полностью уничтожила спрос на некоторые профессии. Но в результате пандемия все равно дала представление о том, каким может быть мир с гораздо меньшим количеством работы. Она стала своего рода трейлером того, как может выглядеть будущее.
Когда экономика приходит в упадок, автоматизация и диджитализация могут только ускоряться. И пандемия создала совершенно новый стимул для автоматизации труда. В конце концов, машина не может заболеть. Ее не нужно изолировать, чтобы защитить коллег или клиентов. И не требуется отправлять на больничный для выздоровления.
Кроме того, из-за экстренной автоматизации и перевода на удаленку всех процессов, которые только возможно, изменилось и общественное отношение к этому процессу. Оно стало более терпимым. Так что, с большой вероятностью, в будущем внедрение какой-то новой технологии, даже в чем-то ограничительной, мы будем воспринимать спокойнее, чем могли бы еще в 2019 году.
— Технологическая безработица, по-видимому, растет вместе с ростом неравенства. Как именно они связаны между собой?
— Я бы не назвал совпадением, что сегодня во всем мире опасения по поводу автоматизации процессов усиливаются одновременно с ростом опасений относительно уровня неравенства. Ведь эти проблемы очень тесно связаны.
Я уже говорил о проблеме, как сделать "пирог" мировой экономики достаточно большим, чтобы его хватило всем. А как его делить? Большинство обществ исторически делают это через рынок, вознаграждая людей за имеющийся у них капитал — человеческий (навыки и умения) или традиционный (собственность и т.п.). Неравенство возникает в тот момент, когда капитал одних оказывается гораздо менее ценным, чем других. А технологическая безработица происходит тогда, когда у некоторых вообще не оказывается капитала, имеющего ценность на рынке.
— А какая роль отводится государству в этом "мире без работы"?
— В мире с меньшим количеством работы, чем сейчас, нам понадобится то, что я называю Большим государством. Это не команды умных чиновников, сидящих в правительственных кабинетах и пытающихся управлять экономикой дистанционно. Это скорее государство, которое берет на себя бо́льшую роль в распределении благосостояния, чем сейчас, когда все это с меньшей эффективностью происходит через рынок труда. То есть роль Большого государства заключается не в производстве, а в распределении все того же пресловутого "пирога" благ.
Но когда Большое государство соберет необходимый доход, как оно будет его распределять, чтобы у каждого было достаточно средств? В XX веке рынок отвечал следующим образом: деньги тратились на повышение зарплат самым низкооплачиваемым работникам и поддержку безработных, поощряя их тем самым вернуться на рынок труда.
В мире, где работы становится меньше, этот подход теряет эффективность. Так что неудивительно, что те, кто беспокоится о будущем работы, поддерживают идею безусловного базового дохода. Его главная особенность — он выдается любому желающему без предъявления к нему каких-либо требований.
Хотя я признаю привлекательность идеи безусловного базового дохода, она меня все же беспокоит. Во-первых, в ней существует неопределенность: а какого размера должен быть этот базовый доход? Как будут осуществляться выплаты? Обязательно ли им быть именно в форме денег? Или это может быть, например, предоставление безусловных базовых услуг, когда каждый имеет равный доступ к самым важным видам госуслуг — здравоохранению, образованию, питанию и т.п.?
Во-вторых, меня серьезно волнует, что кто угодно получает его без каких-либо условий. Нынешняя социальная солидарность строится на ощущении, что каждый человек вносит свой вклад в общий экономический "котел" общества: через работу, которую он делает, и налоги, которые он платит. Безусловный базовый доход, по моему мнению, это чувство солидарности оскорбляет. Тогда как его поддерживать в мире, где люди просто не в состоянии вносить в общество именно экономический вклад? Я считаю, здесь нужен условный базовый доход. Когда мы позволим людям получать его, внося свою лепту неэкономическими средствами (речь идет, например, о неоплачиваемом в настоящий момент волонтерстве — прим. ТАСС).
— В свете обсуждаемых технологических изменений — какую профессию вы бы посоветовали выбирать нынешним школьникам или работникам, которые хотели бы сменить сферу деятельности?
— При выборе будущей профессии или поиске новой я вижу две стратегии. Первая — делать то, что машины просто не смогут. Очевидно, что, несмотря на существующую проблему автоматизации все большего числа рабочих сфер, остаются большие области человеческой деятельности, находящиеся вне досягаемости даже самых способных машин. Главным образом это сферы, требующие либо живой межличностной коммуникации, либо креативного подхода в поиске решения.
Вторая стратегия — стать тем, кто будет разрабатывать эти машины и управлять автоматизацией.
Но действующая система образования не делает ни того ни другого. Наоборот, учебные заведения часто обучают и переобучают молодежь выполнять именно те рутинные задачи, с которыми ИИ уже успешно справляется.
— Люди строят всю свою жизнь вокруг работы — для большинства это основной или вообще единственный источник дохода. К каким социальным проблемам грозит привести освобождение от обязательной занятости и бо́льший досуг? У вас есть мысли, как противостоять проблеме "отсутствия смысла"?
— Для многих людей в мире их работа — это не просто основной источник дохода, но и в принципе главная деятельность в жизни. Труд может быть вынужденным, когда он воспринимается только как средство для зарабатывания денег, может, наоборот, стать смыслом жизни и способом самовыражения. Но в любом из случаев будущее, где работы станет меньше, не только создает экономические риски, но грозит лишить людей жизненного ориентира.
Что они будут делать, если им не придется зарабатывать на жизнь трудом так, как они делают это сейчас? Боюсь, ответить на этот вопрос пока сложно. Но могу сказать, что сейчас в центре общественного обсуждения оказались вопросы о балансе между работой и личной жизнью, о ценности семьи, о том, как поддерживать душевное равновесие и т.д. И это убеждает меня, что природа традиционной трудовой жизни до сих пор просто отвлекала нас от важных вопросов.
Арина Раксина, Габриэла Чалабова