17 декабря 2010 года трагедия маленького человека ворвалась в поток новостей. 26-летний Мохаммед Буазизи, уроженец провинциальной части Туниса, поджег себя перед зданием мэрии городка Сиди-Бузид. Оказавшиеся рядом люди повели себя безучастно, а некоторые, думая, что речь идет о шутке, снимали сцену на камеры телефонов. Когда к Буазизи все-таки бросились, чтобы потушить огонь, оказалось, что тело мужчины обгорело на 90%. Тунисец умирал еще две недели и скончался в январе следующего, 2011-го года. К этому времени полыхал уже весь Тунис, а власть его долговременного правителя Зин аль-Абидина Бен Али оказалась на волоске.
Взмах спички
Причина, побудившая 26-летнего торговца овощами публично свести счеты с жизнью, как в капле отражает суть наступавших перемен. С одной стороны, Буазизи разъедала ненависть к полиции: незадолго до этого, сославшись на один из запретов, она отобрала весь его товар на рынке. С другой, к финансовым потерям примешивалось острое чувство личного унижения. Отряд правоохранителей возглавляла женщина, которая открыто нанесла Мохаммеду удар по лицу. В свете морали, которая мужчине была привычной, речь шла о величайшем оскорблении. Так "арабская весна" рождалась одновременно из двух составных частей — протеста против несправедливости и неприятия равенства между полами, — потому оказалась одновременно и демократической, и исламистской.
Самосожжение Буазизи запустило цепь событий, каждое из которых неумолимо влекло следующие. Родственники Буазизи развернули акцию протеста, требуя компенсации от мэрии. По их призыву на площади тунисского городка стали собираться все, кто был недоволен местными властями. Волнения привлекли внимание телеканала "Аль-Джазира", критически настроенного к Бен Али. Протесты попали на большой экран. И разгорелись с новой силой в столице страны, где единомышленниками Буазизи посчитала себя неустроенная студенческая молодежь. Распространился слух, будто самоубийца был из их числа: окончил университет, но не смог найти себе работу по профессии, вот и подрабатывал на рынке. Тунис — главный город одноименного государства — запылал.
Бен Али пробовал сопротивляться. Он распорядился арестовать женщину, ударившую Буазизи, и лично посетил умиравшего в больничной палате, хотя действовать рассчитывал не только пряником, но и кнутом. Полицейские с его согласия подавляли волнения силой, перестав считаться с потерями, притом что столкнулись с ожесточенным противодействием манифестантов. Когда число жертв вышло за две сотни, а ситуация не сдвинулась с мертвой точки, правитель стал сомневаться в лояльности своих приближенных. Не вышло ли так, что они сами исподволь хотят его свержения? Нараставший хаос способствовал решению, не имевшему прецедентов: впервые в истории арабский диктатор покинул свой пост под давлением "улицы" и отправился в изгнание в дальнее зарубежье — навсегда.
После того как Бен Али покинул страну, а Буазизи скончался, Фаиду Хамди, женщину, чей удар запустил цунами, выпустили на свободу вместе с другими заключенными, отбывавшими срок по политическим причинам. Всерьез наказывать ее не стали. В истории арабского мира открывалась новая страница.
Мир замер в ожидании
Чем она будет заполнена, зависело не столько от правителей (многие из них практически сразу же оказались в изоляции один на один со всем миром), сколько от способности протестовавших договариваться между собой. Тунисцам достичь согласия удалось. Зато в соседнем Египте, где десятилетиями главной оппозиционной силой являлись подпольные исламисты, единство давалось труднее. Еще хуже дела обстояли в Сирии, куда пламя "арабской весны" перекинулось в марте 2011-го. Страна обнаружила, что разделена не только вдоль линий политического спектра, но и между конфессиональными общинами (сунниты, шииты, алавиты), а также племенными группами. Свести в коалицию всех противников власти и сделать ее прочной оказалось трудоемко. С течением времени любые объединения начинали трещать по швам — координационные советы оппозиции меняли руководство и друг друга, но превратиться в действенную силу у них не получалось.
Это предопределило выигрышную тактику для прежнего порядка на всем Ближнем Востоке: затягивать противостояние. Тем, кто навязывал оппозиции длительную игру, давались и победы, а вместе с ними открывался и шанс на выживание.
Но прежде нужно было переждать удар Запада. В 2011 году он вмешался, чтобы свергнуть Каддафи. В нападении участвовали и страны Залива, началась международная военная операция. Однако низвержение диктатора выявило все ту же проблему: несходство сражающихся по одну сторону групп между собой, разность их интересов и неспособность воссоздать центральную власть после победы. За первой гражданской войной в Ливии (2011) последовала вторая, длящаяся с 2014 года по наши дни. Иногда ее подразделяют на две гражданские войны.
В качестве отягчающего фактора на авансцене "арабской весны" всякий раз выступал радикальный ислам. Стремление демократически настроенных протестовавших выстроить в своих государствах аналог европейских демократий разбивалось о то, что нормы народовластия не укоренены в низовой мусульманской культуре. Приходилось решительно рвать либо с одним, либо с другим — а это означало конфликт уже не по линии "правитель — его восставшие подданные", а внутри самого революционного общества.
Весна на арабской улице
Одновременно с этим тикал счетчик: возрастал ущерб. Прежде всего он измерялся в количестве погибших — но этим не ограничивался. Пострадала и экономика — вверх пошла инфляция, а безработица, выводившая людей на улицы, только усилилась, рост ВВП затормозился или ушел в минус. В странах, охваченных боевыми действиями, родился новый вызов: беженцы. Из 13 млн сирийцев, покинувших свои дома, 6 млн выбрали остаться на родине, а остальные двинулись за рубеж, добравшись в том числе до стран Евросоюза. Переселенцы отправились за лучшей долей и из других горячих точек: Йемена и Ливии. В маленький Ливан, который революционные потрясения обошли стороной, из соседней Сирии прибыл миллион беженцев, составивших в общем исчислении восьмую часть всего населения страны. Подавляющее большинство из них так и не вернулось в свои дома.
Результаты, которых попутно удавалось добиться, разочаровывали революционеров. Как показал опыт Египта, договориться по вопросу о свободе слова у либералов и исламистов не получилось. Избранный в 2012 году президентом умеренный исламист Мухаммед Мурси с трибуны ООН отверг американский подход к границам дозволенного как слишком широкий. Свергший его в 2013-м новый режим военных оказался еще строже. И это, как показывает исследование Федерации арабских журналистов, не исключение, а правило. Общая тенденция для 17 стран ближневосточного региона — положение со свободой слова после "весны" стало хуже, чем было до нее: больше журналистов оказалось в тюрьмах, а любые резкие высказывания в Сети сделались заметно рискованнее.
Еще одним итогом опрокинувшейся волны стало усиление на Ближнем Востоке стран, придерживающихся строгого ислама. Притом что ИГ, запрещенное в России, потерпело поражение, фундаменталистские монархии Персидского залива — Саудовская Аравия и Катар — укрепили свое влияние. Вероятно, и не могло быть иначе из-за вакуума силы, который в начале прошлого десятилетия постепенно ощутили все на Ближнем Востоке. Региональные тяжеловесы повсеместно стали занимать место США и Запада, продемонстрировавших в ходе "арабской весны", что не обладают видением того, как решать проблемы исламского мира, — не знают, перед кем имеют обязательства, а перед кем нет, кого и насколько уверенно им следует поддержать. Ведь многие диктатуры, оказавшиеся под ударом и обрушившиеся, в прошлом имели репутацию союзников США.
Америка на перепутье
Вопреки расхожему утверждению, что "арабская весна" была выгодна Западу, на деле она поставила его в тупик. К 2011-му ушли в прошлое надежды президента Джорджа Буша — младшего, готовившего построение демократии в зоне дислокации американских войск. Затяжное присутствие США и их союзников в Ираке и в Афганистане повсеместно признавали бесплодным. Но и ответить отказом сотням тысяч демократических манифестантов Запад не мог. Приходилось делать выбор. Поддержав их, Запад пожертвовал давними отношениями с египетским правителем Хосни Мубараком, союзником еще по борьбе с Саддамом Хусейном: на политическом языке Ближнего Востока это воспринималось как предательство. А когда удар нанесли по Каддафи, ливийцы разгласили сведения о своих тайных финансовых сделках с властями Франции. Замаячила тень еще одного обмана.
На этом фоне сам Запад испытал разочарование дважды. Сначала — свергнув Муаммара Каддафи, но не добившись в Ливии демократических порядков. А затем — отказавшись от вторжения в Сирию, в результате чего укрепились другие державы — Россия и Иран.
В 2020 году после всех перипетий США могут вновь вернуться к мыслям об интервенционизме. Возможно, так следует понимать выдвижение кандидатом в государственные секретари в администрации Джозефа Байдена Энтони Блинкена, в 2013-м убеждавшего президента Барака Обаму принудить Башара Асада к переговорам о передаче власти силой и разочарованного компромиссом, на который посчитал нужным пойти Белый дом. Сам Джозеф Байден оставил память о себе как о стороннике интервенции в Ирак, хотя в наши дни вспоминает свою тогдашнюю линию без воодушевления. Зато в 2000-е он выступал за большие перемены на Ближнем Востоке, допускавшие разъединение Ирака на части.
Еще одна держава, вовсе не исключающая для себя новых интервенций, — это Турция. Начало "арабской весны" представало как внешнеполитческий триумф Анкары, ведь пришедшие к власти в Египте умеренные исламисты оказались ее полными единомышленниками, а сторонники тех же взглядов в Сирии вели уверенное наступление на позиции Башара Асада. 2013–2017 годы принесли туркам горькие разочарования — а демократическому исламизму упадок и оттеснение от власти. Зато в самой Малой Азии синтез этих двух начал — мусульманской религии и демократии продолжил делать успехи — символом чего стала передача верующим (с согласия общественного мнения) музея Айя-София, постепенная исламизация образования и массовой культуры. Турция становится витриной демократического исламизма в надежде, что ее пример когда-либо еще будет востребован на Ближнем Востоке.
Возможна ли "арабская весна" еще раз? Для этого ей следовало бы по крайней мере завершиться. На сегодняшний день войны в Ливии, Сирии и Йемене только приостановлены хрупкими перемириями, заключенными в течение нынешнего года. Эти конфликты еще могут разгореться вновь. Как показывает история, падение уровня жизни на фоне кризиса создает условия для новых выступлений. В 2019 году это почувствовал на себе правитель арабского Судана Омар аль-Башир, свергнутый демократическими манифестантами и военными на фоне перебоев с поставками продовольствия в свою столицу.
Еще один фактор, содействующий волнениям, — смена поколений. Его значимость иллюстрирует Алжир. Пережив гражданскую войну с исламистами в 1990-е, в 2011 году эта страна оказалась в стороне от "арабской весны". Однако спустя еще восемь лет, поддержанные молодежью, волнения начались и привели к смене власти, пусть и без прихода на ее место оппозиции. На рубеже 2020-го и 2021-го Алжир остается одной из потенциальных взрывоопасных точек в исламском мире — очагом возможного нового витка "арабской весны".
На более глубоком уровне так и не решенным остается вопрос, насколько объединимы в условиях Ближнего Востока исламистская идеология, то есть проект созидания общества вокруг принципов религии, и демократическое мироустройство, вдохновленное Западом. Спонтанное соединение обоих начал потерпело фиаско, при этом для торжества чего-то одного — либо либерального народовластия, либо политического ислама — участникам исторических событий пока что не хватает сил.
Игорь Гашков