Президент Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений имени Е. М. Примакова (ИМЭМО) РАН Александр Дынкин рассказал в эксклюзивном интервью первому заместителю генерального директора ТАСС Михаилу Гусману о деградации отношений Вашингтона и Пекина, роли России в сохранении мирового баланса, а также дал оценку экономических последствий пандемии коронавируса.
— Александр Александрович, только что закончились "Примаковские чтения" в онлайн-формате. Вы являетесь основателем и ключевым организатором проекта. Мы в ТАСС проводили пресс-конференции накануне предыдущих офлайн-чтений. Какие впечатления от новой формы проведения и в целом?
— Михаил Соломонович, тема 2020 года — "Россия в постковидном мире". Новая реальность изменила формат проведения. Что осталось неизменным — высокий профессиональный уровень участников, острота дискуссии, анализ самых животрепещущих проблем мировой политики. В числе спикеров были академики — Алексей Арбатов, Виталий Наумкин, Сергей Рогов, Анатолий Торкунов; члены-корреспонденты РАН — Федор Войтоловский, Алексей Громыко, Андрей Спартак; авторитетные международники — генерал армии Вячеслав Трубников, Валерий Гарбузов, Федор Лукьянов, Дмитрий Тренин.
В панели по США выступил заместитель министра иностранных дел РФ Сергей Рябков. Помимо известных экспертов, стараюсь дать возможность попробовать свои силы и молодым исследователям ИМЭМО. Конечно, сильным заключительным аккордом слушаний стало выступление постоянного участника и друга "Примаковских чтений" — министра иностранных дел России Сергея Лаврова. Другими словами, практически все "большие имена" нашей небольшой "индустрии" исследователей-международников выступили и в ПЧ-2020.
Особенно хотел бы отметить самоотверженную, классную работу мэтра журналистики Вячеслава Терехова, который в течение 24 часов после окончания каждой сессии выпускал очень содержательные отчеты. Удачным, с моей точки зрения, стало и приглашение специального представителя президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаила Швыдкого в качестве постоянного ведущего.
Профессиональное сообщество и СМИ уделили пристальное внимание мероприятию. Количество просмотров каждой сессии на YouTube — порядка 2500, не менее 100 обзоров и комментариев в прессе с общим охватом 22 млн человек.
Конечно, проведение большого мероприятия онлайн менее затратно и организационно гораздо проще. Но теряется возможность личного контакта, профессионального общения в кулуарах, индивидуальных интервью для журналистов. Мы не делали синхронного перевода, поэтому из-за рубежа был только один участник — Нандан Уникришнан — индийский международник со свободным знанием русского. Обычно мы приглашаем порядка 80 зарубежных гостей и более 500 российских участников. В 2017 году нашим гостем был [бывший госсекретарь США] Генри Киссинджер, который по моей просьбе два часа отвечал на вопросы молодых исследователей ИМЭМО и МГИМО. Для них эта встреча стала заметным событием в профессиональной жизни.
— Что, по-вашему, станет основным нервом, важнейшей чертой архитектуры мирового порядка в посткризисном мире?
— Могу дать вполне определенный ответ — нарастающее соперничество между США и Китаем, возникновение биполярности ХХI века, которая, конечно, будет отличаться от времен холодной войны, противостояния СССР и США во второй половине прошлого века. Но формирование новой биполярности, деградация отношений США — Китай становится ключевой константой посткризисного миропорядка.
Пять лет назад в Глобальном стратегическом прогнозе ИМЭМО мы предположили, что "новая биполярность" — один из возможных сценариев изменения мирового порядка. Сегодня это "биполярное расстройство" мировой системы становится очевидным.
Еще в 2017 году, после XIX съезда КПК, Китай изменил риторику и политику. Все чаще стали звучать претензии не только на экономическое, но и на технологическое лидерство. В США, особенно с приходом Дональда Трампа, усилился акцент на величие Америки. Это сопровождалось протекционизмом, последовательным разрушением системы международных соглашений и договоров. США вышли из пяти основополагающих договоров по стратегической стабильности, а также из многих многосторонних договоров и соглашений по торговле, климату и гуманитарным вопросам. И здесь возникает когнитивный диссонанс с американским лозунгом о "мире, основанном на правилах". Но вместо правил — попытка вернуть полицентричный мир обратно к однополярному состоянию. Такой геостратегический дарвинизм. Естественным следствием разрешения этого конфликта становится новая биполярность, биполярность ХХI века.
— В чем причины и содержание новой жесткой конкуренции?
— С моей точки зрения, Китаю не хватило терпения и пяти — десяти лет. Быстро осознав это, Пекин пытается договориться и пока уступить.
Скажем, соглашение о снижении торговых ограничений, вступившее в силу 14 февраля текущего года, включает 198 пунктов. Из них 105 обязательств с формулировкой "Китай должен", 88 — "стороны должны", и лишь пять — "США должны". Если перейти на язык спортивных комментаторов, формально счет 21:1 в пользу Белого дома. И пока соглашение в целом выполняется. К числу китайских уступок отнес бы не только снижение в 2020 году тарифных барьеров (изъятий) со $150 млрд до $75 млрд, то есть вдвое, но и увеличение импорта американской свинины, либерализацию валютно-финансового законодательства (слияния и поглощения американскими инвесторами китайских финансовых компаний, разрешение на выпуск американцами платежных карт на внутреннем китайском рынке).
За январь — апрель 2020 года китайский экспорт в США сократился на 24%. Импорт из США снизился всего на 11%. Тем самым уменьшается американский торговый дефицит с КНР. Но разделить эффекты пошлин и карантинной паузы в хозяйственной деятельности весьма затруднительно. По крайней мере, еще в 2018 году, когда пошлины уже действовали, торговый оборот между двумя странами (с учетом Гонконга) достиг пика — $804,1 млрд. Кроме того, сейчас китайских поставщиков на американском рынке замещают Мексика, Канада, ЕС. Об этом говорит рост отрицательного сальдо США в торговом обороте с компаниями этих стран и ЕС.
Но в ответ на очевидные китайские уступки Белый дом опубликовал 20 мая Стратегический подход США в отношении КНР, формулирующий на 61 странице политику сдерживания Китая. И здесь очевидна структурная асимметрия целей: Китай ищет компромиссы, а США хотят остановить, затормозить его рост, а не договариваться. Особенно в сфере высоких технологий: искусственный интеллект, технологии 5G — 6G, большие данные, распознавание образов, роботизация. Эта асимметрия — тоже часть постковидного мирового порядка. И весьма опасная. Тем более что жесткая линия по Китаю, по данным Pew Research, имеет рекордную (67%) в XXI веке общественную поддержку в Соединенных Штатах. Но введение новых тарифов, особенно на потребительские товары, контрпродуктивно и для США в условиях самой глубокой для мирного времени рецессии, поскольку будет подрывать восстановление экономики. В целом вырисовываются контуры разнонаправленных стратегий США и КНР в отношении друг друга. Вашингтон надеется управлять возвышением Китая, а Пекин — управлять регрессом США.
— Как вы прогнозируете глобальные последствия?
— Конечно, престижу Китая пандемия нанесла определенный удар. Причем даже в таких странах, как Нигерия и Бразилия, Казахстан, и конечно, в Европе. Многие страны закрывают Центры Конфуция. Об этом же свидетельствуют и опросы, и экспертный анализ многих аспектов китайского варианта глобализации в виде проекта "Один пояс, один путь", в котором Россия не очень участвует. Европейцы, конечно, побаиваются китайской мощи, но очень любят деньги. И пока не идут на обострение с Китаем.
США несут еще более тяжелые имиджевые потери. Количество погибших от COVID-19 в два раза превысило потери во Вьетнамской войне. Расколотое общество и "холодная война" в элите, плохая координация между федеральным уровнем, штатами и муниципалитетами. Негодование черного населения (13% по численности и 52% — по количеству жертв пандемии) вырвалось на поверхность. Трамп же уже назвал протестантов "новыми левыми фашистами".
— Что происходит сегодня в США? Культурная революция? А как же американские институты?
— Если хотите — да, культурная революция вместе с "американской весной", если пользоваться привычным политическим словарем. Массовое ниспровержение памятников выдающимся фигурам недлинной американской истории вызывает такие ассоциации.
Если серьезно, то сегодня в США мы видим набор кризисов, которые выступают мультипликаторами друг для друга. Пока даже на интеллектуальном уровне, не говоря о практической политике, нет ответов, как США смогут преодолеть свои многочисленные кризисы. Известные американские комментаторы пока уповают на силу и автоматизм действия институтов. Но дело в том, что многие из них подвергаются серьезным испытаниям. Скажем, такой институт, как общественный договор, социальный контракт.
Похоже, исчерпан либеральный консенсус относительно действенности старого социального контракта. Он утвердился в 60-е годы прошлого века, в доглобальном, не цифровом, а индустриальном и биполярном мире. В мире, который не знал массовой миграции, климатических проблем. В соответствии с ним каждое следующее поколение американцев жило лучше, располагало большими возможностями, чем родители. Сегодня многие авторитетные наблюдатели полагают, что "миллениалы" будут первым послевоенным поколением, чьи жизненные стандарты в среднем ухудшатся. А фокус экономической политики смещается от максимизации доходов домашних хозяйств к минимизации убытков.
Или институт президентства. Трамп последовательно уничтожает все политическое наследие и законодательные решения своего предшественника. В свою очередь, демократы четыре года атакуют 45-го президента силами большинства в Палате представителей, активизмом своих сторонников в "глубинном государстве" и всей мощью контролируемых ими СМИ. Вместо трудного анализа причин своего поражения в 2016 году демократами избрано лукавое объяснение — иностранное вмешательство. Поэтому их "мотто" сегодня — назад, к Бараку Обаме — Хиллари Клинтон. В результате популярность набирает оценка, что сторона, проигравшая выборы в ноябре 2016 года, не признает поражения в ноябре 2020 года. И тогда придется-де обратиться к военным. Самосбывающийся прогноз конституционного кризиса?
К числу институционально-структурных отнес бы кризис здравоохранения, размывание среднего класса, в том числе через нарастающую поляризацию доходов, системные расовые противоречия. В числе краткосрочных: хаотичная борьба с COVID-19, президентские выборы, многое другое. "Цветную революцию" — в прямом и переносном смысле, как следствие фрустрации афроамериканцев, — демократы с энтузиазмом подхватили и стремятся на этой волне рвануть к финишу президентских выборов.
Тем временем лицемерие, диктатура политкорректности бьет рекорды. Associated Press приняло решение писать black ("черный" — прим. ТАСС) при обозначении расовой принадлежности с заглавной буквы. Белый в этом же контексте пишется по-прежнему с прописной. Заседания в Национальной академии наук или даже стандартные обзоры рынков американских инвесткомпаний начинаются с уверений в полнейшем одобрении и понимании афроамериканских протестов. Пока и Уолл-стрит, и Кремниевая долина клянутся в неприятии расовой дискриминации, спешно вводят черных американцев в советы директоров, месячная зарплата в африканских филиалах американских компаний по прежнему ненамного превышает $20.
— Какие тренды COVID-19 принес в ЕС?
— Первая реакция стран — членов ЕС была абсолютно средневековой, как во время чумы: "запереть ворота" и отсидеться. The Wall Street Journal пишет: "Страны ЕС в одностороннем порядке закрыли границы и зажали каждый у себя жизненно необходимое медицинское оборудование, оставив людей брошенными в их собственных квартирах. Оставив магазины наедине с пустыми полками, которые надо чем-то заполнять. А также оставив заодно и больницы с пациентами в критическом состоянии".
Пандемия показала хрупкость европейских ценностей, но устойчивость национальных интересов. Сегодня это объясняют тем, что, мол, "в случае разгерметизации самолета маску надевают сначала себе, а потом соседям". Но дискуссии о масштабе и форме антикризисной поддержи стран Южной Европы продолжаются уже слишком долго. И эти разногласия трудно объяснить только логикой авиационной безопасности.
Только сейчас, похоже, Брюссель начинает выходить из ступора. Со второго раза согласован план поддержки экономики ЕС суммарным объемом €500 млрд. Останутся ли ресурсы для финансирования центрального проекта ЕС — "зеленой сделки", — тем более что еще не закрыта бюджетная "пробоина" Brexit? Или тема "зеленого" роста отойдет на второй план, пока существует низкая цена на углеводороды? Ответов на эти вопросы у Брюсселя пока нет.
— Можете оценить экономический ущерб от пандемии?
— Оценки глубины и протяженности мировой рецессии, основанные на прошлых моделях, дают значительные разбросы: Мировой банк прогнозировал падение мирового ВВП на 1,9%, а Банк Нью-Йорка на 2,7%. Последняя (июнь) оценка МВФ — мировой спад на 4,9%, США — на 8%, Франция — 12,5%, Италия — 12,8%, Япония — 5,8%, Индия — 4, 5%. Единственная крупная экономика с минимальным, но ростом — Китай — +1%, но в 2021 году — рост уже на 8,2%. По этим же оценкам, страны Юго-Восточной Азии (Индонезия (–0,3%), Малайзия (–3,8%), Тайвань) понесут минимальные потери ВВП. Между этими странами сложилась плотная ткань цепочек добавленной стоимости. Поэтому на текущий год получается азиатская, "одномоторная" конструкция мировой экономики, поскольку США и ЕС будут в тяжелой рецессии. Такая конструкция будет определять экспортный спрос на российские товары и услуги.
— Как меняется европейский политический ландшафт?
— Пандемия обнажила еще раз ключевое противоречие, асимметрию ЕС: между европеизацией ценностей и национализацией интересов. Превращение индивидуальных личных ощущений в некий регламент вроде Маастрихта или Шенгена показало свою хрупкость. Очередная попытка вывести новую человеческую общность — "европейский народ" — пока не увенчалась успехом. Национальные идентичности и, соответственно, личностные ценностные ориентации, скажем, в заполярном шведском Лулео все-таки отличны от солнечного Палермо. Другой пример. Правящий режим в Варшаве насаждает нарратив о том, что Ватикан и США принесли свободу Польше. В то же время многие испанцы помнят, что благодаря Ватикану и США диктатура в Испании продержалась лишние 40 лет, дабы не допустить прихода к власти левых сил. Эту мысль я слышал от [верховного представителя Евросоюза по иностранным делам и политике безопасности] Жозепа Борреля.
— Будут ли попытки преодолеть эту не очень устойчивую конструкцию?
— Есть два пути. Вперед — к единому бюджету. Полагаю, что в нынешнем состоянии политически это маловероятно. Второй вариант — реверс к меньшей взаимосвязанности экономик, скажем, без Маастрихта (который выполняют только Болгария и Эстония), но с единым рынком и большим акцентом на унификацию внешней и оборонной политики. Причем под лозунгом "стратегической автономии". Правда, пока это выглядит как попытка не дать уйти всем оборонным заказам европейцев американскому ВПК. В прошлом году совокупный оборонный бюджет европейских членов НАТО составлял $287 млрд. По сложившейся практике, 20% из него идет на закупки вооружений и военной техники. Если Вашингтон "выбьет" из всех союзников 2% ВВП на оборону, получится $400 млрд. Вот за эти потенциальные $80 млрд и идет борьба. Приз неплохой — больше 10% американского оборонного бюджета. Конечно, двузначные цифры падения ВВП из-за пандемии будут тормозить военные расходы европейцев.
На этом фоне есть ли шансы привлечь европейцев к активной поддержке ДНЯО, СНВ-3, Договора об открытом небе, СВПД? Наверное, стоит акцентировать 75-летнее присутствие вооруженных сил США в Германии и хранение ядерных боеприпасов на территории пяти стран ЕС.
Асимметрия ЕС, о которой говорил ранее, проявилась и в полемике относительно характера финансовой поддержки уязвимых стран и отраслей. Южане — за солидарную финансовую ответственность, распределение долговой нагрузки на всех. Северяне (Австрия, Нидерланды, Дания, Швеция, Эстония) против прямого субсидирования, за адресную, но кредитную помощь. Ряды северян покинула Германия. Видимо, [канцлер ФРГ Ангела] Меркель решила уйти со сцены в образе борца за европейское единство, кроме того, более 60% немецких экспортных рынков — в странах ЕС. Многие обозреватели восхищаются большими объемами программ поддержки бизнеса и занятости. Полагаю, что чрезвычайные меры решают чрезвычайные задачи. [Глава ЕЦБ] Кристин Лагард окончательно стерла границы между монетарной и фискальной политикой. На этапе выхода из рецессии долговая и кредитная нагрузка на госбюджеты, компании и домашние хозяйства будет затягивать экономическое восстановление.
— Что будет с "зеленым проектом" ЕС?
— Очевидно, что избыточный, даже агрессивный акцент на климатические угрозы оставил в тени, отвлек внимание от реальной угрозы пандемии. Сегодня это обстоятельство всячески маскируется. Наоборот, снижение экономической активности, улучшающее экологию, используется как аргумент в пользу энергетического перехода. Хотя теоретически низкие цены на сырую нефть сдвигают "вправо" ожидаемый пик спроса на нефть. Конечно, уголь, ставший сегодня самым дорогим ископаемым энергоносителем, потеряет позиции в европейском энергобалансе. Но на фоне чрезвычайных расходов достаточно ли будет капитала для масштабных "зеленых" инвестиций? Особенно с учетом финансовой дыры, которую оставил Brexit. Эти вопросы имеют значение для прогнозирования нашего энергетического экспорта и его налогообложения в ЕС. Норвегия еще до кризиса приняла решение запретить продажу автомобилей с двигателями внутреннего сгорания в 2025 году. Можно ли представить такое в Болгарии, Румынии или Греции, где ВВП на душу ниже нашего? Возникнет двухдвигательная Европа?
— Какие политические силы укрепили позиции в ходе борьбы с COVID-19?
— Из Москвы представляется, что крайне правые теряют "свежесть". Границы закрылись еще жестче, чем им представлялось. А правящие левоцентристы укрепили позиции в Германии, в Италии, в Испании. Общество беспокоит состояние здравоохранения, медицины, социальные вопросы. А это — не тема ультраправых. Вероятно, левые, в том числе в их "зеленой" реинкарнации, на подъеме. В том числе поскольку дистанционная занятость возможна в основном для квалифицированного труда. И, следовательно, неравенство доходов благодаря цифровым платформам будет нарастать. По крайней мере, "вертолетные деньги", гарантированный доход — из их политического арсенала. По крайней мере, [президент Франции] Эмманюэль Макрон отправил в отставку набравшего популярность на борьбе с пандемией консервативного премьера Эдуара Филиппа. И заменил его Жаном Кастексом, специалистом по социалке и здравоохранению.
Где искать поля совпадающих интересов с левыми? Возможно, по линии "ответственного развития", которое подразумевает акцент на нематериальное производство и нематериальное потребление, на неограниченные и возобновляемые источники роста? Прежде всего интеллектуальные, творческие, информационные и, конечно, альтернативные энергетические, включая природоподобные технологии.
Сейчас много говорят о неизбежности разворота от либеральных ценностей свободного рынка к социал-демократическим принципам регулируемой экономики. При этом сопоставляются принципиально различные модели: американская экономика и китайский госкапитализм. В столкновении экономических интересов и жесткой конкурентной борьбы двух крупнейших держав пытаются увидеть и ту модель, которая докажет свою наибольшую состоятельность в посткризисном мире. Безусловно, каждый из таких подходов имеет свои преимущества и недостатки. Свободный рынок быстрее отрегулирует новую реальность и через высокую безработицу создаст новые рабочие места и новый спрос там, где будут расти сегменты цифровой экономики, онлайн-платформ и искусственного интеллекта. При этом богатые страны смогут позволить себе использовать так называемый вмененный доход, освобождаясь таким образом от тягот заботы о миллионах низкоквалифицированных работников, которые будут вынуждены самостоятельно искать возможности применения своего труда.
Социал-демократическая модель, напротив, будет стараться сглаживать обостряющиеся противоречия на рынке труда, хотя одним из методов может стать тот же вмененный доход в дополнение к программам переквалификации. В любом случае вопросы занятости выйдут на первый план долгосрочного стратегического планирования, так как это будет не просто поиском путей преодоления высокой безработицы, а большой структурной перестройкой рынка труда, которая потребует масштабных изменений в уровне подготовки и квалификации людей цифровой эпохи.
Важным параметром политического дискурса, конечно, станет стратегия развития системы здравоохранения как важнейшего компонента обеспечения безопасности. Пандемия наглядно показала уязвимость моделей и систем здравоохранения в развитых странах. И, как оказалось, высокая доля финансирования медицины (в процентах от ВВП) не является гарантией предоставления качественных услуг, когда речь идет о спасении жизни в условиях форс-мажора даже у тех граждан, кто имеет дорогую медицинскую страховку, на которую они (иногда вместе с государством) тратили значительную долю своих доходов на протяжении всей трудовой деятельности. Системы здравоохранения на основе внедрения новых технологий, телемедицины, генетических исследований, мобильных диагностических центров будут приоритетом развития национальных систем. При этом каждая страна извлечет свои уроки из шока пандемии.
— Как вы видите будущие контуры архитектуры мирового порядка с точки зрения места в ней России?
— Похоже, что Китай и особенно США выйдут из кризиса с большими потерями в "мягкой силе". Будут чувствовать себя не очень комфортно в мире. Не могу исключать на какой-то промежуток времени даже возникновение "мира без полюсов".
Россия сохраняет стратегический паритет с США и лидерство в большинстве оборонных технологий по отношению к Китаю. Поэтому биполярность ХХI века будет асимметричной, не столь однозначной, как в прошлом веке. Мы сохраняем стратегический баланс с США, Китай — экономический.
В отношениях России и Китая существует солидный запас политической прочности. Эти отношения описал бы формулой: "Никогда против друг друга, не всегда вместе". При сохранении тесных отношений с Китаем перед Россией открывается новая роль — роль ведущей "балансирующей" державы. Россия в состоянии проводить политику многосторонних партнерств в интересах обеспечения устойчивости системы международных отношений. Модель с "изменяющейся геометрией партнерств" опробована на Ближнем Востоке, применима и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Эту стратегическую культуру можно транслировать и на глобальный уровень. Причем дифференцировать по проблематике. Скажем, по вопросам безопасности, кроме как с США, похоже, пока говорить не с кем. В вопросах же экономики, технологий, культуры, образования и многих других — естественно [говорить] с ЕС, [в частности] Германией, Италией, Францией, Финляндией. Для России важно поддерживать равновесие, не позволить втянуть себя в чужой конфликт между США и Китаем. Конечно, равновесие не означает равноудаленности. При нынешней американской политике, конечно, Москва и Пекин будут гораздо ближе. И здесь важно развивать отношения с такими мировыми полюсами, как ЕС и Индия. Очевидно, что пространство для внешнеполитического маневра на полицентричной плоскости гораздо шире, чем на биполярной оси.
В Европе существуют "прифронтовые" государства, которым нравится их антироссийский статус. Это пояс от Бухареста до Таллина. За это они получают финансовые, политические, военные и другие инвестиции. По данным Евростата, в 2018 году ежегодные дотации Литве только от бюджета ЕС составляют почти 4,4% ВВП, Латвии — 3,9%, Эстонии — 2,8%, Польше — 3,16%. Неплохо.
Но на сколько бы эти страны могли увеличить свой ВВП, если бы были открыты для торгово-инвестиционного сотрудничества с Россией, как, например, Финляндия, у которой тоже были тяжелые периоды отношений с Россией? Для этого нужна политическая зрелость и ответственность национальных элит. Но 30 лет на содержании, имитируя "осажденную крепость", вырабатывают, увы, плохие привычки. Брюсселю, Берлину, Парижу и Риму неплохо бы задаться вопросом: вносит ли политика прибалтов и других "фронтовиков" вклад в укрепление европейской безопасности или является постоянным источником напряженности?
Для балтийских элит и для европейских "атлантистов" конфликт на Донбассе стал питательной средой. Чем скорее она обмелеет, тем лучше и нам, и украинцам, и той части европейских стран, чья государственность старше хотя бы 120 лет. Лишить их питательной среды можно, найдя компромиссы по Донбассу. Без украинского кризиса эти "евротинейджеры" окажутся в вакууме. Та вакханалия "войн памяти", которую они затеяли для укрепления своей слабой идентичности, уже встретила однозначную реакцию немецкого МИДа. Министр Хайко Маас опубликовал статью, где прямо заявил, что ответственность за Вторую мировую войну лежит целиком на Германии.
В Азии, конечно, есть свои нюансы современных оценок Второй мировой войны. Но в целом они не приобретают таких искаженных форм, как в Брюсселе или странах Центральной и Восточной Европы. Здесь открыты большие перспективы развития отношений не только с Китаем, но и с Индией, Вьетнамом, Индонезией, Японией, многими другими странами.
— Каковы предварительные итоги и уроки коронакризиса?
— В России статистические модели эпидемиологической динамики, оценки профессиональных вирусологов и эпидемиологов, высокая компетентность правительства, Роспотребнадзора и ФМБА в не меньшей степени, чем профессионализм Центрального банка, других экономических ведомств, влияют на политические и экономические решения. Тесное взаимодействие медиков, эпидемиологов, финансистов и экономистов — отличительная черта мирового кризиса 2020 года.
Отчетливо просматриваются две тенденции в оценке ситуации и траектории принятия решений. Во-первых, меры количественного смягчения (то есть включение печатного станка, иногда на полную мощность, как в США). Во-вторых, фискальные меры, направленные на сохранение рабочих мест путем предоставления налоговых каникул предприятиям и населению.
При этом отдаленные последствия принятия решений, за горизонтом, скажем, шести месяцев, не оцениваются в полном объеме, так как текущей задачей является сдерживание падения доходов, занятости, увеличения безработицы и банкротств. Стремление решить проблему "одним мощным финансовым ударом" — особенность американской стратегии. Это результат двух обстоятельств. Во-первых, США с их колоссальным бюджетом на здравоохранение — 17% ВВП (для сравнения: Германия и Япония по 11%, Италия — 9%) — оказались основной жертвой первой волны COVID-19. Во-вторых, отступать некуда: впереди — 3 ноября — президентские выборы.
Однако, заглядывая за пределы полугодового периода, можно отметить, что оба подхода, решая краткосрочные задачи, влекут за собой нарастающий клубок проблем, который может усугубить ситуацию глубокого спада и при возможной второй волне пандемии сделает еще более затяжной рецессию и выход из кризиса, растянув его на два-три года. Так называемые вертолетные деньги как предвыборная популистская мера, которую, безусловно, может позволить себе только экономически развитая страна, не приведут к значимому росту потребительской активности, а эмиссия денег при рекордно низких процентных ставках рискует привести к финансовым пузырям, стремительной инфляции, которая при росте безработицы (стагфляция) чревата социальными взрывами.
Вторая траектория — налоговые каникулы и льготные кредиты на поддержание бизнеса и сохранение рабочих мест, конечно, позволит предприятиям продержаться на плаву, не увольняя работников в течение одного-двух месяцев. Однако восстановление потребительского спроса в полном объеме в секторе услуг, где в основном присутствуют компании малого и среднего бизнеса, не произойдет раньше середины 2021 года, и то при условии достаточно стремительного развития позитивного сценария роста, что представляется крайне маловероятным. Таким образом, сектор услуг с отложенными налоговыми выплатами и повышением доли заимствований окажется в долговой ловушке при реальном снижении возможностей генерировать устойчивый доход. Неизбежным станет банкротство достаточно большого числа мелких предприятий, а непогашенная задолженность ляжет обременением на банковский сектор, увеличивая долю плохих кредитов. Такая цепочка потянет за собой череду проблем финансовой системы, при этом государство будет вынуждено увеличить выплаты пособий по безработице и искать новые меры поддержки населения и малоимущих категорий.
Сегодня, по опросам, каждый десятый работающий в России является самозанятым, более трети трудоспособного населения имеет более одного источника дохода, при этом сформировавшийся за последнее десятилетие в нашей стране средний класс с устойчивым гарантированным доходом (госсектор и работники крупных компаний) по разным оценкам не превышает 25% всего населения. Уязвимость практически 50% населения, к тому же не имеющего сбережений, делает социальный аспект экономической политики доминирующим в принятии решений.
— Была ли Россия готова к пандемии?
— Здесь трудно дать однозначный ответ, но, думаю, наша готовность, решительность и быстрота действий президента были выше, чем в большинстве европейских стран. Кстати, наша Стратегия научно-технологического развития, принятая еще в 2016 году, прямо указывает в числе больших вызовов (приоритет Б) "рост угроз глобальных пандемий, увеличение риска появления новых и возврата исчезнувших инфекций". Другое дело, что реализация стратегии вязнет в бесконечных межведомственных согласованиях.
С макроэкономической точки зрения наши фундаментальные показатели выглядели достаточно убедительно. Государственный долг — меньше 15% ВВП, плавающий обменный курс, солидный ФНБ, низкая инфляция, сбалансированный бюджет, более $500 млрд золотовалютных резервов. Если параметры Пакта стабильности и роста (Маастрихт) в ЕС выполняли только Болгария и Эстония, а сегодня об этом пакте в Брюсселе предпочитают забыть, то российские макропоказатели укладываются в эти критерии. По стресс-тестам Morgan Stanley, суверенный индекс финансовой устойчивости России занимает первое место в группе стран с возникающими рынками, тогда как Турция и Украина выглядят наиболее уязвимыми. Нельзя сбрасывать со счетов, что спад в большинстве экономик начался уже в I квартале 2020 года, в то время как в России был рост на 1,8% ВВП. Конечно, боюсь сглазить, но самый трудный II квартал 2020 года, а в нем тяжелый месяц апрель, до вступления в силу соглашения ОПЕК+, уже позади.
Конечно, восстановление экономической активности в реальном секторе идет небыстро. В мае еще продолжалось падение зарплат и рост безработицы. Отрадно то, что потери в промышленности и сельском хозяйстве оказались ниже спада ВВП. По предварительным оценкам Центра развития НИУ ВШЭ, падение ВВП во II квартале 2020 года относительно II квартала прошлого года составит 11%. Основной удар кризиса пришелся на сферу услуг. Но относительно более низкая капиталоемкость здесь дает надежду и на более быстрое восстановление.
Одно любопытное следствие COVID-19 — обнуление нашего отрицательного сальдо в торговле услугами с ЕС в результате остановки выездного туризма. Это, конечно, поддержит профицит счета текущих операций и снизит давление на рубль.